Александр СКУРИДИН (г. Севастополь, Крым) ХРАНИТЕЛЬ

К вечеру похолодало. Николай растопил жестяную печурку, крохотная палатка быстро прогрелась. Он всматривался в мельтешение огня в топочном отверстии и думал о своей жизни. Вдруг пришли на ум есенинские строки: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…», грусть острым ножом полоснула по сердцу.

Нет! Жизнь не приснилась, она была — своя, как у каждого человека наполненная личными далекими воспоминаниями — детства, зрелости. Это сейчас она как бы приостановилась, слегка зависла. Но видимо перед тем, как начать новый виток, новый разбег…

Жили Климовы в заполярной деревне Вертлуги на берегу Печоры. Бытие здесь тихое, неторопливое, как течение могучей полноводной реки.

В любой деревне в те годы обязательно имелся хотя бы один колдун или колдунья. Знания ведовства шли из глубокой старины, передавались из поколения в поколение. Океан еще неизученной наукой энергии живет своей особой жизнью, активно вмешиваясь в физический видимый мир. Тот другой, Тонкий мир вмещает в себя все. И если познать законы управления им, можно действовать и в видимом мире безошибочно, изумляя окружающих, не умеющих выйти за пределы физической природы.

Колдуны различаются на два типа: белые и черные, впрочем, как и все остальные люди. Вернее, всякому человеку изначально дается выбор: принять светлую или темную сторону жизни, и выбор этот он делает каждый день, в каждый момент времени.

Дед Николки Касьян был известным потомственным белым колдуном, успешно сражавшимся против черных своих собратьев. Он являлся главой благородной части ведовства, непонятно-жуткого для непосвященных древнего ордена тайного знания.

«Мы — ведуны и ведуньи, — рассказывал дед Касьян внуку, — исчисляем свой род от славных ариев». «А кто такие арии?» — заинтересованно спрашивал малолетний Николка. «Народ столь старинный, что о нем и позабыли вовсе».

«Вы, тятя, мне мальца не сбивайте, не учите его вашим диким премудростям», — проявил как-то свое недовольство подобным разговором отец. «Эх, Лешка, быть Николке моим преемником», — усмехнулся дед в окладистую бороду. «Не бывать тому!» — крикнул, багровея, отец. «Судьбу, Лексей, не переиначишь...» — тихо ответствовал Климов-старший.

— Хочешь быть ведуном? — спросил однажды дед Касьян напрямик у любимого внука.

— Колдовать? Да ни в жисть! — честно признался мальчик, хотя ему в чем-то и нравилась эта тайная, скрытая от всех дедовская деятельность.

— А глазенки-то зажглись! — с удовлетворением отметил дед и добавил строго. — Ведать, сие означает — знать.

— Знать что? — спросил внук.

— А всё. То, что обычные люди не видят и не слышат. Всё вокруг нас живое, имеет свое разумение.

— И вот это полено и топор? — изумился мальчик. В школе совсем иному учили…

— Школу вспомнил!.. — покачал головой старик, легко читающий чужие мысли. — Ты бы лучше у меня кое-чему поучился, больше пользы было бы.

— Я школу люблю, — ответил мальчик. — Ну, и тебя, дедуля.

— А коль любишь, так и от ведовства не зарекайся. Оно, я думаю, схватит тебя однажды в свои цепкие клешни, в век потом не вырвешься! Всё живое, Николка. Наша земля-матушка живая, и не любит над собой людского глумления.

— Как это живая?

— А вот так! Она и разговаривать может, надо только уметь слышать ее. Люди ранее это все могли делать, не то, что твой родной папашка-недоделок, который и куста боится. А землю, на которой живет, и на дух не понимает.

Зашелся Касьян булькающим смехом, сильно напугав отца Николки, слышавшего край разговора сына с дедом. Алексей крайне опасался, что малец может пойти по стопам колдуна, старался как можно меньше оставлять собеседников вдвоём.

В то памятное лето дед Касьян сказал однажды вечером:

— Мы с Николкой завтра поедем на зимовье, хочу напоследок его посетить.

— Что вы такое говорите! — всплеснула руками мать. — Да вы еще всех нас переживете!

— Нет, Клава я твердо знаю: близок мой срок… — ответил старик.

В горнице нависла тишина, только кот-игрун теребил возле печи прутья веника.

— Кыш, варнак! — шуганула в сердцах мать кота и тихо пробормотала. — Тоже мне, умиральщик…

Алексей буркнул:

— Полно, Клавдия, причитать, пущай едут.

Ох, понимал он все... И что запрещать поездку нельзя — как запретишь колдуну? Да, по дороге и на самом зимовье наверняка старый постарается охмурить несмышлёныша, но уж тут другое. Дед Касьян подобрался к предельному возрасту, дальше ему вряд ли проскрипеть. Шутка ли, пошел девяносто четвертый год! Да авось не поддастся Николка на увещевания деда, все-таки учится он в школе с превеликим хотением…

Что и говорить, жили Климовы под попечительством Касьяна как у Христа за пазухой. Все трудности послевоенных лет как-то обходили их избу стороной. Алексей и Клава работали в рыбколхозе, числились у начальства на хорошем счету. А все потому, что дед Касьян лечил не только местную деревенскую «головку», но и вернул к жизни жену «самого» первого секретаря райкома партии. В шестьдесят первом году, в аккурат денежной реформы Никитки Хрущева и родился их младшенький…

Николка выгребал потихоньку по течению, посматривая по сторонам, радуясь тому, что дед затеял эту поездку. Давно хотелось ему побывать на зимовье, посидеть вечером у костра, послушать негромкий говор леса.

— Дедушка, расскажи о Тургае, — попросил он, завидев огромный мрачный настороженный утес, у подошвы которого находился всем известный бездонный Тургаев омут.

Конечно же, мальчик, как и все в деревне, знал это сказание. Учитель Василь Федорыч рассказывал, правда обозвав не совсем понятно: «Романтико-поэтическая легенда...» Услышал впервые, когда ходил с группой школьников на вершину утеса, где найдены были наконечники стрел и ржавый иззубренный кривой нож. Но ему хотелось еще раз послушать о победе Матери-реки над грозным великаном именно от деда.

И начал дед Касьян неспешное повествование: «В старые-престарые времена поселились здесь, по берегам реки, люди. Охотились, рыбу ловили, землю пахали. Хорошо они жили, ни богатеев, ни царских слуг в этих местах и в помине тогда не было.

В омуте, который мы сейчас проплываем, обитала сама Мать-река, давшая жизнь Печоре, другим речкам и ручьям, впадающим в нее, озерам, родникам и болотам по всей округе. Но вот не любила она, когда в ее омуте рыбалили. Заметит лодку, поведет плечами — налетит волна и гонит незадачливого рыбака подальше, а то и вовсе лодку перевернет.

Старики говорили: «Видели мельком Мать-реку — белая такая, в серебряном чешуйчатом платье, а глаза что омут. Кто в них долго глядеть станет — окаменеет». Ну, короче, поняли люди, что не надо ей мешать почем зря, да и зачем, когда рыбы и в других места вдоволь?

Но вскоре по-другому все пошло: из дальних южных краев явился великан Тургай. Увидел он просторы, на которых наливались солнцем морошка и голубика, увидел он богатые рыбой ручьи и реки, полные зверья и птицы леса и задумал извести в здешних местах род людской. Ягодные места он затоптал, деревья повыдергивал, ручьи и малые реки позаваливал землей и камнями. Сникли веселые песни. Пустынно стало на берегах Печоры: кто куда мог, туда и попрятался. Однако находились храбрецы, которые отворяли засыпанные родники, расчищали ручьи, отчего сильно гневался Тургай, еще пуще бесновался. Долго так продолжалось. И понял великан, что надо победить ему вначале саму хозяйку вод.

Пришел он однажды к Печоре, кинул в омут огромный валун. Показалась Мать-река, спросила:

— Что тебе надо? Зачем ты пришел сюда?

— Я пришел задушить тебя, жалкая большая рыба! — громко закричал Тургай и протянул к ней огромные волосатые руки.

— Безумец! — ответила Мать-река. — Разве можно задушить саму жизнь? — и взглянула прямо в воспаленные от ярости глаза великана.

Тургай подошел к самой кромке воды. Вот-вот, казалось, схватит он Мать-реку... И захохотал великан оглушительно, предвкушая победу. Только смех его становился все тише и тише, руки, не дотянувшись до Матери-реки, обвисли, а сам он превратился в камень...»

Николке после рассказа деда сделалось немного жутко. Сбоку утес на самом деле напоминает огромную фигуру, вон даже руки видны. Что если Мать-река всплывет сейчас и посмотрит в глаза его, Николки?.. Кому хочется в булыган превращаться?.. Николка приналег на весла. Сказка сказкой, а всякое может статься.

К примеру, Акулька-блажная раньше, четыре года назад, красавицей была всем на загляденье. Жених у нее тогда в Печоре утоп. Вот и побежала сгоряча Акулька в Тургаев омут бросаться, да после нашли ее на берегу блажной — слова путного не добьешься.

Акулька эта каждое лето в день гибели своего жениха под утро приходит с венком цветов на голове. Клим Воронов с Петькой Сажиным прошлым годом за ней увязались посмотреть: что она там делает? Присели они за кустами, а Акулька на Тургаев утес взошла, руки вперед вытянула и заклинает замогильным голосом:

— Мать-река!.. Мать-река!.. Покажись мне!

Тут, как Воронов и Сажин рассказывали, в утреннем тумане действительно что-то стало над омутом расти, серебряной чешуей блеснуло. Климка с Петькой, ясно дело, ноги в руки…

Когда проплыли страшное место, Николка подумал, что все это пусть не вранье, но праздные выдумки, да и разве среди белого дня с дедом можно кого-либо бояться? Мало сказать, что любил он деда. Старик никогда не заругается как мать, если он, Николка, набедокурит, вздохнет только жалостливо, погладит по голове и скажет:

— Да, с моим скучным Алешкой тебе не сладко. Твоя душа простора просит…

В зимовье как приплыли, мальчишка даже есть не стал, уснул мгновенно, как в полынью провалился. Привиделась ему Вера — идут они, взявшись за руки, берегом реки, легко им и весело, а впереди неведомые огни, и кажется, недалеко до них, рукой подать. И вдруг из Тургаева омута поднялась белая фигура в серебристой чешуе. Николка так и обомлел: «Мать-река!..»

— Да, это я, — зазвучал гулкий голос. — Я, дающая жизнь... Смотрите мне в глаза!

— Не гляди на нее, Вера! — закричал Николка, заслоняя собой девочку, чувствуя, что вот-вот и сам окаменеет.

— Молодец, Николка! — засмеялась словно колокольчик зазвенел Мать-река.

И исчезла, и огни растаяли, и Вера пропала, точно и не было ее. Хотел закричать Николка, да проснулся, глянул по сторонам — где дед? Выскочил из зимовья, увидел на берегу Печоры старика, задумчиво глядящего в воду, хотел окликнуть его, да передумал.

Вскоре после возвращения дед Касьян почувствовал явственное приближение костлявой. Он умирал. Это было медленное мучительное угасание. Отдать последние почести «патриарху», известному во всей Большеземельской тундре, приехало множество белых и черных колдунов и колдуний. Восхищение, страх, неприязнь и даже затаенная ненависть оставлены: умирал их собрат. Все пришли на последний поклон к Касьяну — близкие родственники лишь шарахались при лицезрении столь прославленных особ, препятствовать им в этом боялись. Конечно же, необычный «десант» вызвал переполох в Вертлугах, матери строго-настрого приказали своим детям не высовываться на улицу. Да и сами они напуганные сидели в избах, молясь Николаю-угоднику: «Помоги, Отче праведный, защити...» Впрочем, чего уж там, мужики тоже старались не подходить близко к той окраине деревни, где умирал колдун. Да и нужды не было — Касьянова изба находилась на самом отшибе: прямо за ней начинались заросли кустарника, а дальше, куда взор не кинь — простор.

Напряженное ожидание развязки жизненного пути Климова-старшего подогревалось мужиками самогонкой, и бабы не зудели при этом докучливыми мухами. Случай-то был для деревни особый…

Лишь Никодим, поп-расстрига, бывший вертлугинский батюшка, залив с утра очи осмелился притащиться к Касьяну.

— Эй, нехристь! Нечистая сила! — горланил Никодим. — Дай-ка, взгляну на тебя, предстающего пред Господом нашим. А ну, воронье, — рявкнул он, — расступись!

Колдуны и колдуньи угрожающе заворчали, но из избы слабо послышалось:

— Пропустите его.

Никодим ввалился в горницу, где лежал умирающий.

— Что, соборовать будешь? — насмешливо спросил дед Касьян вошедшего.

— Не дадено мне сие право, — ответил Никодим. — Но Бога я чту и знаю: гореть тебе в аду. Покайся, пока еще есть время. Вот тебе честной крест! — бывший иерей сунул в постель под нос колдуну медное грошовое распятие.

— Спасибо, Никодим, за заботу о моей душе. Только знай, что гореть и тебе придется, — произнес умирающий колдун, отклоняя слабой рукой «дар» расстриги, продолжил лукаво. — Скажи лучше, куда ты серебряный нательный дел? Фамильный, старинной работы, с каменьями?

— Потерял, — обескуражено ответил расстрига и убрал за спину руку с медным распятием.

— Нет! Ты заложил его за три бутылки водки в Акимовке в тамошнем магазине.

— Ты!.. Видел?.. — изумился Никодим, твердо зная, что рядом с ним кроме продавщицы тогда никого не было. — А как же это?

— Я многое видел. И сейчас вижу.

Тут в избу через заслон прорвалась жена Никодима Люба, молодая, недавно родившая первенца — дочку.

— А ну пойдем домой! — закричала она. — Надо же, моду взял: напиться и людей поучать.

— Да убоится жена мужа — мудро сказано в Писании. Тебе, Любаша, отныне предстоит жить с ним в любви и согласии, — проговорил дед Касьян.

— С этим пропойцей? Да я развестись хочу и к маме в Архангельск уехать! — ахнула бывшая попадья.

— Он пить больше не станет. Совсем. До самой своей кончины.

Никодим усмехнулся и потребовал чарку: «А это мы сейчас посмотрим!»

— Неси, Леха, — приказал Касьян сыну.

Алексей принес из чулана бутыль, плеснул в стакан самогон. Расстрига крякнул, попытался было поднести посудину ко рту, но рука его задрожала, пальцы разжались, уроненный стакан разбился об пол вдребезги.

— Не могу! — взревел бывший поп. И стремглав выскочил, зажав ладонью рот, на крыльцо, где принялся облевывать ступени.

— Ну!.. — тяжело повел взглядом дед Касьян. — Кто и чему не верит?

— Я, пожалуй, пойду, — встрепенулась Люба и поспешила к мужу, столь неожиданно вылечившемуся от пагубной привычки.

Никто ей не ответил. А ослабевший Колдун откинулся на подушку, изобразив на лице мучение.

— Что ж, делай как заведено, — сказал наконец сыну.

Алексей знал: когда колдун или колдунья мучаются, долго не умирая, необходимо разобрать крышу над тем самым местом, где они лежат. Еще надо распахнуть настежь все двери и окна, только тогда душа сможет беспрепятственно покинуть ослабевшее тело. Был, правда, еще один способ: кто-то из близких родственников колдуна должен принять дар ведовства. Сделать это можно не обязательно добровольно, колдуну достаточно коснуться человека.

Касьян хитрил, уговаривая сына подойти как можно ближе, надо, мол, шепнуть последнее заветное слово. Алексей выпроводил всех из горницы, но сам совсем уже близко подходить к постели умирающего поостерегся, как ни уговаривал его отец.

— Ну, чево боишься? Сын-то ведь ты мне... Подойди, уважь, останний час наступает, а ты как чужой!

— Знаем мы вас... — насупился Алексей. — Говорите ваше заветное слово.

Колдун раздосадовано засопел:

— Достану и оттуда, из-за гроба!

И вот на третий день, как и положено, Алексей и двое соседей начали разбирать крышу. Отец строго-настрого приказал старшему Витьке и младшему Николке ни под каким предлогом не заглядывать в горницу.

Николка деда любил. Никаким ведуном быть он не намеревался, а хотел стать ученым. Витька забоялся, а Николка тихо проскользнул в дверь, чтобы в последний раз посмотреть на живого деда.

Уже перед взором соседей, разбирающих крышу, виднелась внутренняя часть горницы, как послышался радостный смех старика. Алексей сунул за ремень брюк клещи и полез вниз по лестнице, чуя недоброе.

В сенях ему встретилась испуганная жена с младшим сыном.

— Что стряслось, Клава? — с тревогой спросил Алексей.

— Николка... — растерянно выдавила Клавдия.

— Говори, ходил, непутевый, к деду?

— Ходил. Он же, тятя, так пить хочет, что стонет: «Умру, внучок, ежели воды не подашь».

— Господи!.. — схватился за голову отец, затем набросился с упреком на жену. — Ты-то, дырка от бублика, куда смотрела? Не смогла уберечь мальца!

— Дак... Чуть отвернулась, а он туда — шасть...

А старик смеялся, точно и умирать ему совсем расхотелось:

— Ты, Лешка, увильнул, а Николка вот попался. И не зря: знатным со временем станет Хранителем!

Колдуны и колдуньи во дворе облегченно переглянулись, втайне радуясь благоприятному для Касьяна выходу из создавшегося положения. Тут же, коротко посоветовавшись, дружно потянулись в избу к Климовым, не испросив на то у хозяев разрешения. Алексей и Клавдия не осмелились и слова поперек... Да и как мешать завершению старинного ритуала? К тому же этот странный народ мог и сглазить, а то и просто проклясть; с ним шутки ох плохи...

Собратья колдуны отдали последний поклон и убыли, у постели умирающего собрались родственники. Старик глянул орлом, а Николке озорно подмигнул и произнес со значением:

— Ты — наш...

И испустил дух.

Мальчика после похорон повезли в Акимовку в одну из немногих действующих в округе церквей. Тамошний батюшка три часа без передыха отчитывал его молитвами. Но, увы... Никакой поп уже не мог убрать из Николки дар деда Касьяна...

Николай подкидывал сучья в печку. О чем это он только что думал? Ах да, вспоминал далекое детство… Да, детство отложило свой неизгладимый отпечаток на всю дальнейшую жизнь Николая Климова…

В Вертлугах кроме Тургаева омута имеется и вовсе заповедное место: Материнская старица.

Как известно, старица — участок прежнего русла реки. Бывает, река в половодье на изгибе промывает себе более короткий путь. А прежнее русло становится старицей в виде обычного озера. Затем, со временем, проток между рекой и смежным вытянутым озером заиливается, и старица превращается в обыкновенное болото.

С Материнской старицей такого не случилось. Она существовала с незапамятных времен, существует и поныне. Знатоки сделали предположение, что в протоке между ней и Печорой бьют мощные ключи. Правда, проверить данный факт никто не решался. Поговаривали также, что в заповедной старице немеряно водятся налим, сиг, чир, пелядь, семга, что она — прибежище для птиц, здесь они массово гнездятся и выводят свое пернатое потомство. Но сунется поживиться всем этим «богатством» разве что самоубийца.

И вот он, Николай Климов, сидит в палатке рядом с урезом воды самой Материнской старицы.

Жизненный путь сюда оказался долгим и трудным…

От детства воспоминания Николая потянулись дальше. После окончания школы он работал в рыбацкой артели, затем попал в армию. Служил Климов-младший в Подмосковье, в мотострелковом полку. Там Николай и узнал, что Вера, в которую он был влюблен с самого детства, вышла замуж. После демобилизации поступил Николай в Московский государственный университет на факультет журналистики. Окончил с отличием, вернулся в родные места, стал работать в Нарьян-Маре, столице Ненецкого национального округа в городской газете. А ведь были куда более перспективные вакансии...

Молодой журналист объездил весь округ, бывал и в отдаленных деревнях, и в стойбищах ненцев и коми. Через два года женился. А семейная жизнь не заладилась.

Открылся у Николая, совершенно для него неожиданно, дар целительства. К молодому врачевателю потянулись толпы страждущих. Денег за лечение Николай не брал, жена через полтора года «дикой жизни с бессребреником» съехала к богатому предпринимателю. Но Климов от этой потери отошел на удивление быстро.

И вот, когда казалось, что все у Николая складывается вроде как и неплохо — работа, уважение, друзья, ему приснился дед.

— Лечишь? — спросил старый колдун, зорко вглядевшись в повзрослевшего Николая.

— Да.

— Ну что, дело нужное, степенное. Да только бросить тебе это придется. У тебя другая цель, другое назначение. Пора тебе возвращаться домой. Скоро ты станешь Хранителем.

— Хранителем чего? — успел спросить Николай, но дед Касьян исчез, словно растворился.

Родители приезду младшего сына обрадовались чрезвычайно. Виктор стал большим строительным начальником, в Вертлугах бывал крайне редко, только в отпуске. И вот вернулся младший, а с ним вернулось счастье в дом.

Николай подправил покосившиеся венцы избы, наколол огромную поленницу дров. Решил не тянуть с трудоустройством — в рыбацкую артель возьмут без разговоров, в ней, как и повсеместно в России, был дефицит непьющих работников...

Встреча с Верой получись волнительной. Им было что вспомнить…

Раньше, когда бывал в Вертлугах по заданию газеты, да и в отпуск приезжал, видел ее часто. Перебрасывались несколькими дежурными фразами и — всё.

А тут... Проговорили с вечера до утра. Николай знал, что муж Веры, откровенный алкоголик, два года назад был случайно застрелен на охоте собутыльником. Бывший газетчик рассказал о себе, о своей неудачной женитьбе. Дальше — больше…

Вскоре досужие кумушки зашептались: «Верка недолго горевала, уже себе нашла хахаля… вот она, современная молодежь… А Колька-то — внук того самого Касьяна! Ох, околдовал Верку… Как же, еще тот хрукт…»

В один из осенних дней Николай ранним утром вышел из дома подруги и обомлел: перед ним стоял дед Касьян. Нет, не призрак, а реальный — во плоти! Во всяком случае, так показалось Климову-младшему.

— Привет, внук, — усмехаясь в седую бороду, произнес колдун.

— Дедушка! — несказанно обрадовался Николай. И замер.

— Я к тебе, Николка, с предложением. Завтра прямо с утра сгоняй на лодке в Материнскую старицу. Там все и поймешь…

— Как в старицу? — с нескрываемым удивлением переспросил внук. — Туда же никому соваться нельзя.

— Никому нельзя, а тебе можно. Будешь сидеть там, пока Мать-река не решит, что с тобой дальше делать.

— Да, но у меня свадьба на носу!

— Успеешь на свадебку. Мать-река лично об этом позаботится, даже не сомневайся. Она такие личные дела Хранителей любит устраивать.

— Каких еще Хранителей? — переспросил Николай.

Но дед Касьян растаял, смешавшись с утренней дымкой.

Тут из избы выскочила Вера. Торопилась, в одном платьишке выскочила.

— Я всё видела и слышала, — сказала. — Тебе, Коля, в старицу точно надо. Я думаю, ей защита требуется.

— Защита? А что ей угрожает?

— Неподалеку от нее недавно поставили буровую вышку. Нефть вроде бы ищут. Испоганили всё вокруг на много верст.

— А-а-а… — протянул Климов. — Давай-ка ты в дом, ветрено. А я уж решу.

И вот – решил.

За три дня Климов-младший успел обойти по периметру всю Материнскую старицу, накладывая на нее незримый колдовской купол. Видел он, конечно, и вышку, и людей, копошащихся на буровой, и перекореженный гусеницами вездеходов олений мох-ягель, и огромные мазутные пятна, разлитые на нем.

Странное дело, Николай как бы прозрел. Теперь он ясно представлял себе все астральные взаимосвязи старицы и буровой, лязгающей железом на всю округу. И он знал, что делать, какой заговор трижды произнести, чтобы гости этого заповедного места убрались отсюда навсегда.

* * *

К ночи сильно подморозило. Николай вылез из палатки, чтобы принести охапку заготовленных заранее сухих веток и сучьев. Над головой в черном небе ярко горело полярное сияние. Внизу, ближе к земле, по самой кромке его заходили сполохи, словно края этого гигантского светового шатра колыхало ветром.

И вдруг в вышине раздался крик гусей. Перечеркивая сполохи с севера тянулась длинная вереница птиц. Пернатое население Материнской старицы завозилось, загоготало и ринулось от глади воды ввысь, наискосок к световому шатру на соединение к приближающейся птичьей веренице. Сделав круг над озером, гуси дружно закричали и пристроились к пролетающей стае.

Николай стоял, провожая птиц в далекое нелегкое путешествие, пока окончательно не промерз. Он нырнул в палатку, подбросил дрова в прожорливую пасть печурки и залез в спальный мешок. И тут же уснул, как убитый.

Ранним утром, умываясь, он чувствовал себя легким и сильным. Словно в детстве, когда кажется, что ты все можешь. Все-все.

Он вытер лицо походным полотенцем и повернулся к озеру. Перед ним стояла на водной глади сама Хозяйка старицы.

— Ты прекрасно выполнил мою просьбу, которую передал тебе Касьян, — сказала она, поблескивая в лучах зари своим хрустальным одеянием. — Здесь, где сейчас находится палатка, тебе надо будет поставить избушку, такую же, как ваше зимовье. Лес для нее найдется, я один из сплавных плотов сюда заверну. Ты и Вера будете летом жить здесь.

— Вряд ли. Вряд ли я буду с ней жить здесь летом. Вряд ли она будет жить с человеком, который опоздал на собственную свадьбу. Свадьба — сегодня, и я на нее уже не успею.

— Успеешь, Хранитель! — засмеялась Мать-река, мелодично, как когда-то в его далеком детстве.

Вдруг откуда-то налетел густой туман, и Николаю оставалось просто войти в него. Теплый воздушный поток поднял его вверх...

Вышел из тумана Николай прямо перед сельсоветом, где предстояла регистрация брака, шагнул навстречу невесте — как был, в теплой камуфляжной куртке, в ватных брюках, заправленных в резиновые бродовые сапоги.

Бабки, собравшиеся на брачную церемонию, громко зашептались:

— Явился не запылился… и даже не переоделся, вахлак... ох, хлебнет с ним горя Верка…

— Тише, Зинка! Видала, как он из туману вынырнул? Одно слово — колдун!.. Ясно дело, в деда пошёл…

И только Вера улыбнулась — счастливо и понимающе.