Евгений ФИЛИМОНОВ

ДАЛЁКИЙ СВЕТ

Филимонов

— Пап, а ты скоро вернешься?

Она всегда задаёт этот вопрос и всегда получает один и тот же ответ. Как получится, Лени, как получится. Но ворчать я не буду, ты же веришь, что твоя нехитрая забота защитит меня. Они все верят, наши детишки. И мы тоже. А как иначе.

Мы стоим у входа, стенки тоннеля разгораются синевой, чем дальше от входа, тем она сильнее. Постепенно и она растворяется во тьме, истекающей от вяло плещущихся в далекой глубине волн. Свет туда не доходит, лед вбирает его весь. Даже в те давние времена, когда Солнце (да, Лени, оно называлось именно так) ещё дарило нам настоящий свет, а уж теперь и подавно.

— Да, Лени, конечно же.

Как же она радуется моим словам, никакого света не нужно, лишь бы дочка была вот так довольна. Эх, Солнце, Солнце… где же ты.

— Пап, а когда эквы приедут?

Я не знаю, что ей ответить. Каждый раз. Ведь это не в моей власти в отличие от охоты. Это в глубине я могу что-то отмерять и решать для себя. Но и только. Не за других. Особенно за тех, кто живет в далеком краю. Экватор, да. Узкая полоска земного шарика, где Солнце ещё хоть как-то пробивается сквозь облако космической пыли, принесённое гулящей кометой. Из какой дали её занесло, никто не знает ответа. Но результат — вон он, в небе. Правда, за куполом его и не видно, серая хмарь сливается с оболочкой. И вокруг нас. Лёд с каждым годом, да что там, каждым месяцем, становится всё толще. И спускаться к далёкому океану становится всё опаснее.

— Скоро Лени, скоро.

Скоро, да. Пусть они привезут хоть что-то. В прошлый раз это была морковь. Для меня обычная, а для Лени — чудесная сладость невероятного цвета, который в нашем ледяном краю и не сыскать нигде. Витамины, опять же.

Лени радостно прыгает, слабая тень отражается на уходящей ввысь стенке купола. Интересно, как долго ещё будут коптить изотопные батареи, хотел бы я знать точно. Они, говорят, на десятки лет. Но я боюсь. Это Лени боится только за меня и ничего кроме. А я…

Купола старятся. Да, пыль рассеется когда-нибудь. Орбитальные солнечные панели и зеркала, возможно, продержатся до той поры. И энергоячейки куполов, возможно, тоже.

Насчёт нас я не уверен. Но у меня есть дочь, я не сдамся. Тёмные воды не скоро познают моё тело. Чур меня.

Проверяю в сотый раз обвязку и ледоступы. До воды далеко, а нам ещё, дай свет удачи, тащить добычу назад. Да, это вам не в тропическом море плюхаться, на бережку загорать. Не те нынче времена.

Пора идти. Я уже весь там, но в спину ударяет голос Лени:

— Па-а-п… Ч-что это?

Моя дочка растеряна? Я оборачиваюсь…

И не могу ничего сказать. Что-то перехватывает горло, мгновенно вышибая всю силу и волю. Это… Это…

Там, куда смотрит Лени, купол вдруг обрел цвет. И глубину. Он… светится. Светится!!!

Это же свет, падающий откуда-то с небес. Не прожектор квадрокоптера, не сбившийся прицел орбитального зеркала, греющего экваториальные парники. Нет, это они…

— Лени, это… Это — солнечный свет, Лени, — я хриплю, раздирая ворот и подставляя лицо забытой ласке. — Солнце, Малыш. Это, свет меня побери, Солнце!

— Солнце? — дочка пробует редкое слово. Она знает его, я рассказываю о тех временах, когда здесь ещё бывало лето. Но для неё это лишь слово. Было.

Она тоже скидывает капюшон, задирая голову вверх, а я даже не ругаюсь. По её бледной коже бегают световые тени, и она мгновенно розовеет, отзываясь генной памяти. Лени неуверенно улыбается, не понимая, что с ней происходит и почему ей тепло.

Вокруг царит тишина. Мы все превратились в памятники. Сами себе. Своей памяти. Своему будущему. Пусть это всего лишь игра случая, прореха в космическом болоте — Солнце напомнило о себе.

Глядя на угасающее пятно, я прижимаю дочку к себе и застёгиваю парку. Холод возвращается, но на лице ещё тлеет тепло с небес.

Нет, теперь мы точно не сдадимся.