Юрий ГЕЛЬМАН

ГОВОРИТ МОСКВА

«… Советское командование в лице представителя Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армии генерал-полковника артиллерии Воронова H. H. и командующего войсками Донского фронта генерал-лейтенанта Рокоссовского К. К., во избежание напрасного кровопролития, предъявило 8 января 1943 года следующий ультиматум командованию и всему офицерскому и рядовому составу окружённых под Сталинградом, германских войск:

«Командующему шестой германской армией генерал-полковнику Паулюсу или его заместителю и всему офицерскому и рядовому составу окружённых германских войск под Сталинградом.

6 германская армия, соединения 4 танковой армии и приданные им части усиления находятся в полном окружении с 23 ноября 1942 года.

Части Красной Армии окружили эту группу германских войск плотным кольцом. Все надежды на спасение ваших войск путём наступления германских войск с юга и юго-запада не оправдались: спешившие вам на помощь германские войска разбиты частями Красной Армии, и остатки этих войск отступают на Ростов.

Германская транспортная авиация, перевозящая вам голодную норму продовольствия, боеприпасов и горючего в связи с успешным стремительным продвижением Красной Армии вынуждена часто менять аэродромы и летать в расположение окружённых войск издалека. К тому же германская транспортная авиация несёт огромные потери в самолётах и экипажах от русской авиации. Её помощь окружённым войскам становится нереальной.

Положение ваших окружённых войск тяжёлое, они испытывают голод, болезни и холод.

Суровая русская зима только начинается. Сильные морозы, холодные ветры и метели ещё впереди, а ваши солдаты не обеспечены зимним обмундированием и находятся в тяжёлых антисанитарных условиях.

Вы, как командующий, и все офицеры окружённых войск отлично понимаете, что у вас нет никаких реальных возможностей прорвать кольцо окружения. Ваше положение безнадёжное, и дальнейшее сопротивление не имеет никакого смысла.

В условиях сложившейся для вас безвыходной обстановки, во избежание напрасного кровопролития, предлагаем вам принять следующие условия капитуляции:

1) всем германским окружённым войскам во главе с Вами и Вашим штабом прекратить сопротивление;

2) Вам организованно передать в наше распоряжение весь личный состав, вооружение, всю боевую технику и военное имущество в исправном состоянии.

Мы гарантируем всем прекратившим сопротивление офицерам и солдатам жизнь и безопасность, а после окончания войны возвращение в Германию или в любую страну, куда изъявят желание военнопленные.

Всему личному составу сдавшихся войск сохраняем военную форму, знаки различия и ордена, личные вещи, ценности, а высшему офицерскому составу и холодное оружие.

Всем сдавшимся офицерам, унтер-офицерам и солдатам немедленно будет установлено нормальное питание.

Всем раненым, больным и обмороженным будет оказана медицинская помощь.

Ваш ответ ожидается к 10 часам 00 минут по московскому времени 9 января 1943 г. в письменном виде через лично Вами назначенного представителя, которому надлежит следовать в легковой машине с белым флагом по дороге на разъезд Конный — станция Котлубань. Ваш представитель будет встречен русскими доверенными командирами в районе "Б" 0,5 км. юго-восточнее раз. 564 в 10 часов 00 минут 9 января 1943 года.

При отклонении Вами нашего предложения о капитуляции предупреждаем, что войска Красной Армии и Красного Воздушного флота будут вынуждены вести дело на уничтожение окруженных германских войск, а за их уничтожение Вы будете нести ответственность.

Представитель Ставки Верховного Главного Командования Красной Армии генерал-полковник артиллерии ВОРОНОВ.

Командующий войсками Донского фронта генерал-лейтенант  РОКОССОВСКИЙ».

Командование немецко-фашистских войск, окружённых под Сталинградом, отклонило ультиматум Советского командования.

Ввиду этого 10 января наши войска начали генеральную атаку окружённых в районе Сталинграда немецко-фашистских войск. За семь дней напряжённых боёв наши войска, сжимая кольцо окружения немецко-фашистских войск, продвинулись на отдельных направлениях на двадцать-тридцать пять километров и заняли важные укреплённые узлы обороны — Мариновка, Атаманский, Лагерь имени Ворошилова, Карповка, Жирноклеевка, Госпитомник, Синеоковский, Новый Рогачик, Старый Рогачик, Песчаный Карьер, Береславский, Скляров, Ракотино, Кравцов, Дыбенко, Елхи, Алексеевка, Питомник, Дубинин, Малая Россошка, Западновка, Бородин, Совхоз № 1, Бабуркин, Новоалексеевский, Дмитриевка, Полтавский, Оторвановка, Соловьев и железнодорожные станции Басаргино, Карповская, Прудбой».

* * *

Димка вышел из сарая мокрый от пота. Июльский день был в разгаре, немилосердно жгло солнце, в раскаленном небе давно растаяли все облака. Но в прохладном, спрятавшемся под огромным орехом и продуваемом через все щели сарае парень вспотел вовсе не от жары, а от волнения. Точнее, наверное, от внезапного ощущения собственной гениальности. Или — еще точнее — от результата этой гениальности, что ли…

А случилось всего ничего: пять минут назад он починил, нет — реставрировал, опять нет — реанимировал, снова нет — воскресил старый бабушкин радиоприемник с незатейливым названием БИ-234. И заполнили знойную тишину летнего дня шорохи и треск эфира, и голос Левитана, читавшего сводку Совинформбюро за шестнадцатое января далекого сорок третьего года…

«Может, передача какая-то про войну, — подумал сначала подросток. — Сейчас много этому посвящают — круглая годовщина Победы, всё-таки». Но после сводки Информбюро, которую Димка прослушал, затаив дыхание, не появился в эфире никакой голос современного ведущего, не понеслась вдогонку ему ритмичная музыка, не вклинилась в плотный эфирный поток назойливая реклама.

— Что же это тогда? — спросил Димка, ни к кому, в общем-то, не обращаясь и надеясь, что ответ придет сам собой.

И он стал медленно, по миллиметру сдвигать ручку настройки в поисках других радиоволн.

* * *

— Ба, а где письма деда хранятся?

— А тебе зачем? Они-то мне адресованы…

Евдокия Андреевна с давно затаенной грустью посмотрела на правнука. Вырос не по дням, а по часам. Вихрастый, задиристый — весь в прадеда, не дожившего до конца той страшной войны каких-то семнадцать дней… А еще любознательный, во всё хочет влезть и до самой сути докопаться. За что ни возьмется. Да разве ж плохо это?

— А мне только воинскую часть посмотреть, в которой он служил.

— Вот те на! Это еще зачем? В школе что-то про войну проходите? Задание на каникулы дали?

— Нет, ба, тут другое. Мне кое-что проверить надо…

— Секрет?

— Не секрет. Просто не хочу раньше времени говорить.

— Задумал уже что-то! По глазам твоим вижу. Ишь, как сверкают!

Димка помялся: говорить — не говорить.

— Понимаешь, ба, я сам еще не разобрался, вот только пытаюсь. А если тебе скажу — так ты либо на смех поднимешь, либо ничего не поймешь, либо вовсе расстроишься.

— Ну, ты и пересчитал: все чувства сразу!

— Я сам сейчас и про себя не пойму: радоваться мне или как…

— Ох, ей Богу, задумал что-то!

— Ба, ну не могу я сейчас сказать. Проверить мне надо… Дай на письма взглянуть, а?

Евдокия Андреевна с укоризной посмотрела на правнука. И с любовью, конечно же — без этого как? Отдушина ее, собеседник. Может, как и все сверстники его, шалопайничать целыми днями, а может и задумками поделиться своими, даже от матери с отцом в тайне. Ба для него авторитет с самого рождения и до этих вот шестнадцати, что недавно отмечали.

* * *

— И ты говоришь, что прямо оттуда, из сорок третьего?.. — голос женщины дрогнул. — Не пойму я. Или ты меня разыграть вздумал — так это грешно, внучек. Или чертовщина какая — так это и вовсе страшно из-за непонятности своей.

— Как ты могла подумать, ба? Я сам в шоке! Я ведь говорил тебе: проверить хочу, потому что слишком необычно это… Я в Интернете смотрел, где деда воевал, его танковый корпус, то есть. Потом названия деревень, что услышал по радио, в поиск забил. Это несложно сейчас, поверь. И по всему совпало…

Они вошли в сарай, приютившийся на краю подворья, где на покосившемся от ветхости кухонном столике, давно убранном с глаз долой, стоял теперь небольшой, размером с коробку от обуви, радиоприемник. Поцарапанный, потертый временем деревянный ящик, оклеенный дерматином, внушал уважение, шкала настройки с красным ползунком притягивала взгляд магическим своим видом.

— Ты сядь, ба, — правнук придвинул к столику еще один табурет, смахнул с него пыль подвернувшейся тряпкой. — Сейчас включу, и сама услышишь.

И действительно, уже через минуту сквозь непривычный для двадцать первого века шум эфира они услышали…

— Сосна, Сосна, я — Береза. Доложите обстановку!

— Береза, я — Сосна. Ведем бой южнее деревни Щуплово. Немцы отбили уже три атаки. Не могу продвинуться вперед!

— Сосна, Сосна, слово «не могу» не принимаю! Вы уже отстали от правого фланга. Приказываю: вперед!

— Береза, я — Сосна. Людей мало осталось, не с кем идти в атаку! Половину выкосили. Обработайте сорок пятый квадрат минометами, а я следом пойду.

— Понял тебя, Сосна. Сейчас посмотрим, чем тебе помочь. Оставайся на связи.

* * *

— Беркут, Беркут, я — Орел. Что там у вас?

— Орел, я — Бер…

— Вася! — вскрикнула Евдокия Андреевна. — Васенька мой!

— Беркут — это деда? Ты голос узнала, ба? Не путаешь?

— Как же путать-то! Уж столько лет прошло, а Васенькин голос у меня до сих пор в ушах… Ох, внучек, как же это?! Что творится?!

— Орел, я Беркут. Веду роту левее высоты сто двадцать три, под прикрытием лесочка. Через пять минут выходим на позицию и ударим там, где нас не ждут.

— Кто приказал? Что за самодеятельность, Беркут! Там же болото! Угробишь танки, под трибунал пойдешь! Нет, расстреляю собственноручно к чертовой матери! Ты меня понял, Беркут?

— Не утонем, Орел! Я ночью разведочку организовал, пройдем по болоту, уверен. Есть там тропинка. А победителей не судят, так, кажется.

— Ну, черт с тобой! Давай, Беркут! Давай, сынок!

* * *

— Последнее письмо от Васи я в апреле получила. Они уже по Германии шли, все понимали, что войне скоро конец. А когда девятого мая по радио объявили… «Говорит Москва!» Знаешь, у Левитана даже голос был другой! Не как всю войну до этого… И когда он говорил: «Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины», я и не думала, что это к Васеньке относится… Похоронку на него только через неделю принесли…

— Покажешь, ба?

— Отчего не показать?

Евдокия Андреевна, отложив в сторону небольшую стопку писем, перетянутых синей ленточкой, достала со дна шкатулки маленький желтоватый листок, исписанный чернильной ручкой с нервным нажимом.

«Ваш муж, капитан… — прочитал Димка, — в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был ранен и умер от ран… похоронен с отданием воинских почестей в городе…»

— И ты никогда не ездила в Германию, чтобы посмотреть, где это находится?

— Знаешь, я не сторонница этих бабских причитаний у обелиска, — с неожиданной твердостью в голосе ответила Евдокия Андреевна. — Земля, она ведь одна у всех — как общая братская могила. Я могу выйти на околицу и с любым деревом поговорить, с любым камнем, с ручейком, с травинкой — и всё будет как надежная связь с теми, кто в этой земле покоится… Ты понимаешь?

— Понимаю, ба, — задумчиво ответил внук.

— Это просто бумажка, казенное извещение. Здесь он у меня, Вася, прадедушка твой, — она показала рукой на сердце. — Навсегда…

— Понимаю, ба. А давай я тебя научу, будешь хоть каждый день радио слушать — когда только захочешь!

— А я больше не захочу. Пусть так, как есть, остается. И голос его — живой, отчаянный — со мной теперь до конца будет… Понимаешь?

Она посмотрела мимо правнука, в окно, куда-то вдаль. С невыразимой тоской. С давно привычной и невысказанной любовью. И с негасимой верой.

— Понимаю, ба… — тихо сказал Димка, и предательский спазм сдавил его молодое горло.