Андрей ОБОЛЕНСКИЙ (г. Москва) О ЛЮБВИ

В головном офисе холдинга «Россия» работало множество особ женского пола, среди которых были и дамы в возрасте, и девицы, и барышни. Впрочем, кто их там по нынешним временам разберёт… Всё перепуталось в «России».

Макар Алексеевич Савушкин расположением женской части коллектива не пользовался и успеха не имел вовсе. Да и то сказать — откуда ему взяться, успеху.

Однако по порядку… В глазах дам был Макар Алексеевич ущербен по двум причинам. Первая — возраст и отсутствие выраженного мужского начала во внешности и характере. Макар Алексеевич очень близко подобрался к шестидесяти, времени довольно интересному в жизни мужчины. Тут и мудрость, и опыт, и равнодушие к апориям, загнавшим на сломе эпохи множество людей в ситуации прямо-таки безвыходные, хоть вешайся, что многие и делали, кстати. С другой стороны, близкая старость, неуёмное занудство и назойливые привычки — например, обгрызать во время работы ногти или мелко кхекать и громко сморкаться в мятый носовой платок прямо за обедом в офисном кафе. Ну и внешность, конечно: был Макар Алексеевич высок, тощ, кожа будто обтягивала череп, блестела, особенно на лбу. В негустых, крашенных в каштановый цвет волосах виднелась желтоватая крупночешуйчатая перхоть, отчётливо заметная у белых корней. Одевался Макар Алексеевич старомодно, джинсы и всякие рубашки поло ненавидел. Носил два югославских костюма почти тридцатилетней выдержки, купленные в середине восьмидесятых в универмаге «Белград». Под них надевал галстук строгих полутонов, всегда короткий, много выше пупка и с крупным узлом. Ещё имелась застарелая дубленка, приобретенная давным-давно в нежданной загранкомандировке, он почти позабыл, когда и где. Ещё — демисезонное серо-зелёное пальто.

Нет, конечно, Макар Алексеевич зарабатывал приличные деньги и мог одеваться стильно и дорого, но что-то мешало ему так поступить. В конце концов, может ведь человек солидного возраста иметь свои, пусть и нелепые принципы. Вот и ходил он этаким, с позволения сказать, анахоретом среди холёных менеджеров, расфуфыренных девиц и тёток — в бежевом или тёмно-синем пиджаке, непременно застёгнутом на все три имеющиеся пуговицы, и в отвисших на тощей заднице брюках. Указательный палец его левой руки всегда был окольцован грязноватым пластырем из-за неизлечимого рецидивирующего панариция.

Вторая причина равнодушия женщин к Макару Алексеевичу состояла в том, что не один год работал он в должности помощника главного бухгалтера. А главный бухгалтер был молодым щёголем, недавним выпускником средней руки американского университета, к тому же родным племянником самого шефа. Главбух, как и его красавчики-заместители, плевать хотели на работу, всю и без остатка отдав её на откуп Макару Алексеевичу, краснодипломнику Московского финансового института урожая 1982 года. Ни одна буква в отчёте, ни одна запятая, ни одна цифра, занимающие места им не свойственные, не ускользали от придирчивого ока Макара Алексеевича. Обычно он засиживался на работе до полуночи, благо дома никто не ждал, и вычитывал всевозможные отчёты, докладные и калькуляции, в результате чего дамы претерпевали много неприятного от его дотошности и въедливости. Здесь, повторимся, имела свой исток вторая причина их безразличия, если не сказать хуже.

Однако все, даже старенькая уборщица баба Мила, сердито поджимавшая губы, если кто входил в помещение, не вытерев обувь, и всегда покрывавшая голову деревенским крахмально-белым платком, называли Макара Алексеевича дядей Макаром. Он не обижался. А чего обижаться-то при нынешнем демократизме в отношениях, если даже сорокалетний шеф требовал, чтобы подчинённые обращались к нему только по имени. Время стало таким быстрым, что все вокруг боялись постареть раньше этого самого времени или, того хуже, показаться старыми. Макару Алексеевичу на эту суету было плевать, поскольку являл он собою реликт — баобаб или ещё какое растение из тех, что стоят вечно, а если когда и падают, то умирают в одно мгновение.

Однако никто не знал, чем живёт и дышит сам Макар Алексеевич, какова его privacy, частная жизнь, и есть ли она вообще. Всем казалось, что нет, поскольку Макар Алексеевич в ненужные разговоры в рабочее время не вступал, беседовал разве что о погоде и изредка высказывался о ценах, в корпоративных мероприятиях, полных невинного флирта, а иногда и подлого разврата, не участвовал. Коллеги полагали, что офис — место постоянного его обитания, а если исчезает господин Савушкин куда, то только на минуту, пописать.

На самом деле Макар Алексеевич жил насыщенной внутренней жизнью консервативного мужчины климактерического возраста. Поскольку свой дом он не ценил и не любил обустраивать, то дорогая двухкомнатная квартира на Кутузовском была запущена до крайности. Макар Алексеевич возвращался туда с работы очень поздно, обычно около часа ночи. Придя домой, не снимал пальто и ботинок, не зажигал света, подходил к окну и смотрел на неприличный, как Maybach на российском просёлке, разноцветный фасад ресторана «Пиноккио». Именно в это время из высоких дверей шумными толпами вываливались герои новейшей русской истории, призванные обустроить вставшую с колен страну. Были они пьяны и отвратительны, хватали недоодетых или недораздетых девиц за большие трепетные бюсты и навязчиво заявляли о себе миру китайскими вонючими петардами.

Макар Алексеевич смотрел на их ужимки без осуждения, скорее с грустью, оттого что всё это в его жизни уже было. Не так глупо, не так похабно, не так помпезно и совсем в других реалиях, поскромнее, но всё же было.

Потом он зажигал свет, раздевался и шёл в ванную. Там какое-то время смотрел на себя в зеркало, выдергивая из носа или уха длинный седой волос. Вставал под душ, тщательно мылился хвойным мылом, долго тёр себя мочалкой, равнодушно глядя на своё тощее тело в другом зеркале, сбоку. Потом вытирался желтоватым от скверной воды вафельным полотенцем и как был голый шёл в кухню. Из холодильника пахло резиной, ею же пахли и гамбургеры, которые Макар Алексеевич всегда запасал на неделю, поскольку очень любил, хотя и называл бесовской пищей. Желудок от них никогда не болел. Зато болела простата и трудно было мочиться, но это от рациона не зависело. Разогрев пару гамбургеров и равнодушно сжевав их, Макар Алексеевич, не одеваясь, голым перебирался на колючий разваливающийся диван. Щёлкал пультом, включал немецкую порнуху и тупо смотрел на экран. Диванная пружина неприятно упиралась в крестец, но Макар Алексеевич терпел. Глядя на непотребно сплетённые тела, он всегда думал о чем-нибудь очень целомудренном и возвышенном. Часто вслух, под похабные звуки, громко читал:

— «О нет, солнце сделало тебя ещё красивее, прекраснейшая из женщин! Вот ты засмеялась, и зубы твои — как белые двойни-ягнята, вышедшие из купальни, и ни на одном из них нет порока. Щёки твои — точно половинки граната под кудрями твоими. Губы твои алы, наслаждение смотреть на них…»

Иногда, под настроение, таким же образом читал большие куски из «Мелкого беса», романа, который очень любил в молодости, многое помня наизусть. И ему никогда не приходило в голову, что это странно. Ведь на свете не счесть гораздо более странных вещей.

Ощутив первые признаки сонливости, он выключал телевизор, закутывался в клетчатый вытертый плед и засыпал. Проснувшись утром, чувствовал себя бодрым и готовым к своей однообразной и, если подумать, давно осточертевшей работе.

Но совсем недавно Макар Алексеевич ощутил смутные изменения в своем душевном состоянии и образе жизни. Хорошо подумав, для чего пришлось на некоторое время сосредоточиться на себе, он понял, что беспокойство возникло благодаря новой сотруднице, недавно принятой на мелкую должность в финансовый департамент. Её звали Варвара, и все офисные мачо, бросив на неё один только взгляд, присвистнув, отворачивались. При близком рассмотрении в её внешности не виделось ни одного изъяна, кроме разве что излишней худобы. Все было при ней: правильный овал лица, нос красивой формы, полные губы. Но почему-то вместе эти черты создавали ужасающую дисгармонию, которая усугублялась смешной шепелявостью и манерой постоянно смотреть в пол при разговоре. Поэтому её, вопреки корпоративным правилам, быстро сбагрили на стажировку непосредственно Макару Алексеевичу, который после нескольких занятий определил для себя, что девица смышлёна, обучаема и всё схватывает на лету.

Курс обучения давно был пройден, но Варвара продолжала заходить к дяде Макару, чтобы задать ему какой-нибудь пустячный вопрос, в котором вполне могла разобраться сама. Потом стала приносить чай с кориандром и мелиссой, не обращая ни малейшего внимания на насмешливые взгляды упомянутых мачо, а через некоторое время не стеснялась заглядывать и просто так, в свободную минуту. Каждый раз она молча стояла в дверях, терпеливо ожидая, пока дядя Макар отвлечётся от работы и заговорит с ней. И уже совсем скоро Макар Алексеевич стал вдруг ощущать, что ему чаще и чаще хочется отвлекаться, что цифры иногда ведут себя неподобающим образом, что ему очень не хватает некрасивой девушки, молча стоящей у дверей.

Они постепенно стали говорить и о всяких разностях, помимо производственных дел, а как-то раз она задержалась на работе, и он, столкнувшись с ней у выхода, был вынужден проводить её, твёрдо мотивировав поступок поздним временем и тривиальным «не обидел бы кто».

Однажды он пригласил её к себе домой на чай с конфетами, пригласил неожиданно и сам до смерти испугался этого, но Варя легко согласилась. Макар Алексеевич заметил лишь, что в глазах её мелькнуло замешательство или тот же страх, а может что другое, чего он раньше в ней не замечал.

Он самым тщательным образом приготовился к визиту: помыл полы, вытер пыль, на стол поставил букет гвоздик, точно не вспомнив, какие именно цветы надо покупать в подобных случаях. Он боялся себе признаться, чего ожидает от этой встречи, но переборол страх и купил таблетку виагры, зачем-то спрятав её в жестяную банку с древней гречневой крупой. Нашел завалявшийся флакон советского одеколона, причесался и сбрызнул им волосы.

Она пришла ровно в пять, как и договаривались. Была по обыкновению не накрашена, бледна, смущалась больше обычного, но за чаем разговорилась, рассказала, что недавно достала билеты в театр Маяковского, что «Женитьба» с Немоляевой совершенно не понравилась, что мама волнуется насчёт её новой работы, что Макар Алексеевич очень помог ей, что…

Макар Алексеевич молчал, не зная, надо ли говорить в ответ. Кивал только, иногда невпопад. Он смотрел на Варю, она казалась ему совсем молоденькой девочкой, и немудрено: ведь она почти на тридцать лет моложе его. Ему вдруг стало жаль её: вспомнились презрительные взгляды офисных донжуанов, но жалость быстро пропала — он подумал, что одной ей, наверное, лучше, чем с кем-нибудь из таких. Еще он подумал, сам себе противореча, что одиночество — это прекрасно, а вот обречённость на него — куда грустнее.

Варя замолчала. Макар Алексеевич будто отключился на секунду, увидел себя со стороны, во весь рост — длинного, тощего и нелепого, с крашеными жидкими волосами. У него закружилась голова. Он подумал вдруг, что оба они — нездешние, чужие миру, по разным причинам, но — чужие. И теперь, когда они вдвоём и нет нужды притворяться даже самую малость, обнажается их внутренняя суть, никак не связанная с внешним и наносным. «Человек есть человек, желание есть желание, любовь есть любовь», — подумал вдруг философски Макар Алексеевич, никогда доселе не пытавшийся ничего такого для себя формулировать.

Он тяжело поднялся из-за стола, вышел в кухню. Открыл ободранную металлическую коробку, проглотил виагру. Стало страшно, но, вернувшись в комнату, он всё же обнял сидящую за столом Варю за плечи. Она всхлипнула и, откинув голову, потёрлась затылком о его впалый живот.

— Миленький Макар Алексеевич, — прошептала она, — миленький…

Он был нежен с ней, хоть это и оказалось непросто — многолетнее воздержание и виагра давали о себе знать, но получал истинное наслаждение от этой борьбы с собой. После гладил её волосы, виски и мокрые от слёз щёки.

— Выходи за меня замуж, — прошептал он вдруг. — Я никогда не был женат…

Варя подняла голову с подушки.

— Это нельзя, дядя Макар, — она впервые так назвала его. — Это никак нельзя.

— Почему же?

— Мы должны жить так, как живём. Не нам быть счастливыми, мы притягиваем к себе только жестокость и насмешки. Так получилось. Расслабляться нельзя.

— Ладно, пусть всё будет так… — прошептал он. — Я не умею понять, но чувствую, что ты права.

* * *

Через три дня Макар Алексеевич умер от инфаркта. Умер прямо на работе. Встал из-за стола, взял папку, чтобы идти к начальнику, и упал. Все суетились, но «скорая» приехала только через полчаса.

Хоронили в десять утра, довольно торопливо. Народу пришло немало, хоть и одни сослуживцы. Много говорили, много смотрели на часы. Никто в толпе не обратил внимания на странно одетого человека в длинном чёрном пальто нараспашку и в расстёгнутой чёрной же рубашке, обнажавшей волосатую грудь. Он стоял чуть поодаль и наблюдал за церемонией.

Когда гроб стали опускать на брезентовых ремнях в могилу, Варя вдруг дёрнулась вперёд, зарыдала в голос, выкрикивая что-то невнятное. Она бросилась к гробу, оттолкнула могильщика, и ремень выпал из его рук. Гроб наклонился и, задевая о землю, стал криво одним углом сползать вниз. Человек в чёрном вдруг улыбнулся, шагнул к могиле и взял Варю за руку. Угол гроба в это время приподнялся, ремни упали как обрезанные, и он повис в воздухе. Человек в чёрном потянул Варю за собой, вывел из толпы, расступающейся перед ними, и повёл от людей, от могилы и гроба по аллее кладбища.

Туман висел над землёй, над головами людей, над оградами и памятниками; в редких просветах недостижимо высоко виднелось прозрачно-голубое небо. Странная пара, человек в длинном пальто и повинующаяся ему девушка с некрасивой фигурой, медленно шли по аллее. Туман на глазах опускался, скрывая их силуэты, тёмные в ореоле низкого солнца.

Они медленно пропадали в тумане и расплывчатом солнечном свете, словно зависая в воздухе и паря невысоко над землей…