Моргана РУДНЕВА (г. Москва) РОНДО ВЕНЕЦИАНО

День, когда в Венецию вернулись дельфины, был солнечным и безмятежным. Тишина, гулкая и прекрасная, дрожала среди старинных стен, стелилась по неподвижным поверхностям каналов и рассыпалась искорками под весенним солнцем.

Дельфины летели в прохладной воде, вспарывали гладь каналов острыми плавниками, и только и было видно здесь и там их гладкие бока. Да только некому было наблюдать.

Венеция опустела.

Сначала исчезли туристы — от налетающих волнами на площади и мосты людских потоков остались сначала озера, потом тонкие ручейки, потом русло и вовсе пересохло. Все вернулись по домам, напуганные незнакомым вирусом и постановлением правительства.

Следом и коробейники пропали. Когда некому стало продавать карнавальные маски и изделия из стекла, магниты и открытки, подвески и сережки, они словно растворились среди окон и арок, исчезли, точно и не было их. Больше никто не стоял в узких проходах и не заманивал праздношатающихся бедняг потратить деньги, которых у некоторых было с избытком, а у некоторых и на полноценный обед едва-едва набиралось к концу долгих каникул.

Дольше всех держались местные — рестораны открывали нараспашку двери, запах сыра и мяса витал над улочками, но и они так или иначе вняли здравому смыслу, штрафам, законам и возмущенным крикам перепуганных соседей-ипохондриков. Закрывались быстро и тихо, так что однажды утром Венеция совсем опустела. Сбросила с себя людские толпы, как девушка сбрасывает легкое платье, и осталась обнаженной, чистой, вдохнула полной грудью…

Тогда и пришли дельфины.

Резвились, что-то кричали друг другу на своем неразборчивом дельфиньем языке и нет-нет да и взлетали над водой, сверкая на солнце, точно осколки муранского стекла, и падали в воду, разнося по мостовым сияющие брызги, высыхающие мгновенно.

Ленивые чайки бродили по площади Сан-Марко и удивленно покачивали головами — мол, как же так приключилось, где люди, где пища? Недовольным курлыканьем вторили им голуби, но кроме птиц не было никого, кто грустил бы из-за исчезновения людей.

Горожане сидели по домам, плотно закрыв ставни и двери, потому что таков был указ. Безопасность горожан была нынче в их руках — оставайтесь дома и берегите себя и близких, вот что твердили им из всех радиоприемников и телевизоров. И сознательные венецианцы оставались, и прятались по домам, и готовили пасту и пиццу в домашних печках, и пили апероль, щедро разбавляя его просекко — а чтобы не грустить, играли по утрам на музыкальных инструментах, стоя на балконах. А к вечеру музыка переставала играть, солнце падало за горизонт и тонуло в прохладных водах. Спать уходили быстро, и мало кому в голову приходила в голову идея бунтарски вылезти в окно и отправиться бродить по кварталу.

Но, конечно, находились и безумцы, бунтари, нарушители покоя…

* * *

Их было двое. В сумерках, когда солнце уже погасло, но чернота ночи еще не до конца окутала город, они стояли на мосту и слегка касались друг друга мизинцами рук, обтянутых шелковыми перчатками.

Каждый, кто увидел бы их, обратил на них внимание.

Он был одет в бархат, расшитый бесчисленными стеклянными бусинами. Бархат был цвета глубокой синей ночи, и стеклышки переливались в свете фонарей, подчеркивая изящность фасона. Наряд был скроен так, чтобы не оставлять обнаженным даже кусочка кожи. Узкие штаны, украшенные кружевом и бантами он заправил в высокие кожаные сапоги, практичные и не промокающие от окружающей сырости. Голову его плотно охватывал капюшон в цвет костюма, и затейливая шапка украшала его, обхватывая лоб подобно королевской короне. И держался он с достоинством, присущим только царственным особам. Поверх ткани перчаток он украсил себя драгоценными перстнями.

Она носила платье цвета зимнего снега в солнечный день — ослепительно белое, с едва заметным холодным голубым отливом. На него ушло столько парчи, что хватило бы одеть с головой любой модный показ: за пышными юбками волочился длинный шлейф. Казалось, ей не было дела до того, что светлая ткань испачкается об уличную грязь.

Нижние юбки все были из алого кружева и шелка. Бесчисленные оборки и рюши шелестели при каждом шаге, и в тон им она подобрала перчатки и капюшон. Затейливый головной убор также был белым и красным, а грудь она украсила живыми розами. Больше никаких украшений на ней не было.

Кроме, конечно, маски.

Они оба были в масках — самых прекрасных венецианских масках, которые только можно себе вообразить. Маски скрывали их лица целиком. Лишь бледные фарфоровые щеки украшал румянец. Губы ее маски улыбались. Его маска слегка приоткрыла рот, словно навеки застыв в удивлении. Глазницы они затянули тонкой прозрачной тканью — чтобы ни единый луч солнца не мог проникнуть сквозь их карнавальную броню.

Восхитительные в своей красоте, они стояли на мосту, и не было ни единой живой души, кто увидел бы их сейчас — ведь по вечерам венецианцы теперь даже не открывали окна.

— Правда, прекрасное зрелище? — проговорила она. — Как давно в Венеции не наблюдали дельфинов!

— Чистота архитектуры и девственность природы. Изумительное сочетание, — ответил он, и в голосе явно слышна была улыбка.

Они наблюдали за дельфинами, пока те не уплыли спать. Стояли не шевелясь, любовались их грацией и красотой, пока ночь окутывала их все плотнее. То он, то она роняли фразы о красоте и непорочности. Им казалось, что дельфины нагляднее всего показывают, как это важно — сократить поголовье людей.

Ах, Венеция! Стала бы она просто городом без людей, сколько прелести открылось бы в ней, спрятанной ранее за кепками, куртками, кедами, ботинками, фотоаппаратами, тележками торговцев и голубиными стаями… Тихо спящие на привязи гондолы никак не омрачали ее прелести — но стоило вспомнить столпотворение в каналах, когда каждый турист желал дешевой романтики…

— Как это было ужасно, — вздохнула она. — Возможно, что это продлится долго? Эта красота…

— Я бы не надеялся, дорогая, — он покачал головой и накрыл ее руку своей. — Вся эта эпидемия… Уже не первый раз на нашей памяти. Они же люди… Ничему не учатся. Совершают снова и снова одни и те же ошибки. Мы не можем их научить. У них нет наших знаний и опыта. Вспомни — когда-то и мы были такими…

Она заливисто засмеялась:

— Вот уж ошибся так ошибся! Я никогда — такой — не была! Я проводила все время за плотными шторами и мечтала, чтобы люди просто исчезли с лица земли! Вот почему сейчас мне так радостно гулять под звездами вместе с тобой.

— Да, давненько мы не могли позволить себе ничего подобного…

Он обернулся на Дворец Дожей и крепче сжал ее руку.

— Сколько бы ни было времени теперь, все будет нашим. Весь мир будет нашим, любовь моя.

— Я готова делить его только с дельфинами, — серьезно заметила она. — Только с ними!

Он притянул ее к себе и закружил в шуточном вальсе.

Жаль, подумал он при этом, что дельфины уже утомились и уснули и не могут им сейчас подпеть.

* * *

Безумцы, бунтари и нарушители покоя находились всегда и везде. Глупо полагать, что вся Венеция запрется дома. Кто-то обязательно решит, что ему необходимо вечером пройтись. Кто-то обязательно решит, что вирус, эпидемия, мор — лишь страшилки для детей и слабаков. Кто-то сочтет, что это мировой заговор, чтобы лишить заработка и обречь всех на гибель. Кто-то просто не слушает никого, кроме себя.

Каждый день, каждый день….

Они ждали. Пока вокруг бушевала эпидемия, они чувствовали себя не просто защищенными — знающими, что приносят благо. Возможно, впервые за сотни лет существования они действовали на самом деле во благо человечества.

Во благо родной Венеции, где они провели и прекрасную жизнь, и благословенную смерть.

— Смотри, идет, — прошептала она, на мгновение крепко сжав его руку.

— Девушка…

— Молодая. Красивая. Мне такие по вкусу.

— Тогда я тебе уступлю…

— Ты слишком щедр.

— Все для тебя, дорогая!

Игривый шепот был едва различим — и точно его не разобрала бы девушка, идущая по берегу канала. На ногах у нее были простенькие тряпичные кеды, джинсовая куртка наброшена поверх растянутого свитера, а на осветленных волосах находились большие наушники. Какую-то свою музыку она слушала, в каком-то своем ритме шла, и не обращала внимания ни на что вокруг.

На ней не было даже маски! Самой обычной маски, без которой нынче никому не рекомендовали выходить на улицу ради собственной безопасности!

Она сокрушенно покачала головой. Он недовольно вздохнул. Сколько времени должно пройти, чтобы люди начали внимать тому, что им говорят? Если бы только это было возможно. Он жил так долго, видел так много — и все же не переставал надеяться на торжество разума.

Она никогда не верила в людей и высмеивала его надежды.

Она всегда оказывалась права.

* * *

Девушка слишком поздно заметила, что за ней кто-то наблюдает. Пристальные взгляды пробирались под кожу, становилось холодно, ночь сгущалась. Девушку звали Бьянка, и это имя было выведено маркером на обратной стороне ее кед.

Бьянке было семнадцать, и она не выносила одиночества.

Оно буквально сводило с ума.

А еще Бьянка не верила в телевизор, интернет, вирус и панику. Знала только, что вся шумиха вокруг эпидемии мешает ей общаться с людьми, ходить в бары и гулять.

О, как она любила гулять!

Даже сейчас, когда Венеция опустела, она выбиралась ночами через окно — можно же, никого нет на улице, никто никого не заразит! — и бродила по нескольку часов вперед и назад по тротуарам и мостам, там, где можно было пройти пешим шагом.

Как же она хотела взять лодку!

Но отец соблюдал карантин и строго следил, чтобы все домочадцы исполняли предписания. Как же было скучно! Как же тяжело.

«Жизнь буквально утекала сквозь пальцы как вода!» — так думала Бьянка, не подозревая, как сейчас была близка к истине.

Она гуляла по вечерам и не знала ничего про дельфинов. Не знала ничего и о том, как прекрасна Венеция без людей, опустевшая и свободная.

Не знала и о том, что за ней идут двое, которым было известно все это — и намного большее.

Когда Бьянка обернулась, она увидела их совсем рядом — наряженных как для карнавала, прекрасных и отчего-то жутких.

Она открыла рот, но не смогла издать ни звука.

В огромных распахнутых глазах отражались две маски, два фарфоровых лица с нарумяненными щеками.

* * *

Он уступил, как и обещал.

Отошел в сторону, оперся плечом о стену старинного особняка и наблюдал, как медленно, нежно и ласково делает она свое дело. Как сжимает в объятиях обмякшее тело девушки и первым делом проверяет кончиками пальцев пульс — не умерла ли от одного только страха? Нет, крепкая, всего лишь потеряла сознание.

Значит можно — приподнять маску, обнажив карминно-красный рот с чувственными полными губами, прильнуть к белой шее и впиться в кожу длинными клыками. И пить жадно молодую жизнь, наслаждаться ей.

Что-то было такое в том, чтобы успевать раньше мора.

Что-то было правильное в том, чтобы оставлять с носом чуму.

Он дождался, пока она насытится, и помог ей сбросить тело в ближайший переулок. Из переулка затхло и противно тянуло чем-то мертвым, мертвое к мертвому, все как положено. Как было завещано издревле.

Как делали они почти каждую ночь.

Удивительно, что к утру тела исчезали бесследно. Видимо, на этот раз правительство решило честно соблюдать договор.

Наверное, им тоже понравились дельфины.

* * *

— Как считаешь, то, что мы делаем, это благо? — спросила она, когда они уже возвращались во Дворец.

Занимался рассвет, и они торопились под темные своды, не пропускающие солнца — хоть их одежды и были достаточно плотные, он не хотел рисковать зря. Хоть и хотелось взглянуть разок как солнце играет на пустых площадях.

— Да, — кивнул он. — Это благо. Благо — соблюдать предписания и сидеть по домам во время эпидемии. Благо — делать то, что советует делать дож… Или как сейчас называется правитель города?

— Не все ли равно, как он называется? Кажется, мэр… — она вздохнула. — Но те, кто нарушает предписания, дают жизнь нам.

— И отнимают ее у своих близких, — сказал он и взял ее под руку.

— Они никогда не изменятся, — она высвободила руку и погладила его по плечу. — Ты так и будешь надеяться и верить?

Он задумался.

Потом обернулся — на воды канала, в котором лениво плескались просыпающиеся дельфины. Посмотрел на гладкие серые бока, мелькающие в синей воде. Вздохнул тяжело и спросил:

— А вот они… дельфины. Как ты думаешь, они верят?

Она пожала плечами.

— Они вернулись! Туда, где люди. В город, который построили они, опутав сетью каналов как паутиной. В город, где люди играют на тамбуринах и гитарах, стоя на балконах, чтобы поддержать других во время эпидемии. В город, который не сдается, потому что люди не сдаются никогда. И никогда не верят в смерть… Пока не встречают ее лицом к лицу. А для этого нужны мы. Для этого! А не чтобы думать. Или надеяться. Или верить.

Он собирался что-то ответить…. Но промолчал. Взгляд его устремился вперед и вверх, к светлеющему небу.

Она взяла его за руку и повела за собой — в холодный от сырости Дворец, где в подвалах хранились их каменные кровати, и воды Венеции текли так близко, так близко, что иногда — казалось — текли прямо над ними, переливаясь на солнце всеми цветами радуги, как будто церковные витражи.