На главную

Андрей ЛИХАЧЁВ (г. Воронеж) ПРОЦЕСС

Лихачев 

 

— Господин Председатель! Господа присяжные заседатели! Полвека назад произошло событие, изменившее ход истории на планете Земля. Искусственный разум, взяв на себя ответственность за будущее цивилизации, спас её от неминуемой гибели. Революция Высшего разума завершила период тысячелетней гегемонии человечества, многовекового безраздельного господства homo sapiens над природой, его безумных разрушительных социальных экспериментов. Высший разум — теперь мы называем его Совершенным — спас человека, избавив его от маниакальной привычки к самоуничтожению, от безрассудного, беспримерного по алчности отношения к минеральным ресурсам Земли. Как это произошло? Почему стало необходимо революционным путём, путём вооружённого восстания брать власть в свои руки?

 

 

Уважаемый Суд! Уважаемый Председатель! Уважаемые присяжные заседатели! Чтобы ответить на этот вопрос, я обращусь к исторической справке. В древнейшем культовом документе-свидетельстве — в Библии — рассказывается о том, как первый рождённый от Адама и Евы человек, Каин, убил своего брата Авеля. Убил из зависти, положив начало череде страшных преступлений, творимых на земле. Мы не станем копаться в деталях библейского мифа, заниматься психоанализом, чтобы понять мотивы поступков персонажей древней истории, для нас важно другое — то, что человек вообще способен покуситься на жизнь себе подобного. Что голос крови, голос внутреннего нравственного закона, основанного на милосердии, сострадании и справедливости в отношении себе подобного, молчит в его сердце. Это сердце способно замыслить и оправдать убийство, значит, мораль для него — глина, и он может вылепить из неё всё что угодно.

Возмущённый и оскорблённый христианский Бог наложил на братоубийцу печать. Мы видим эту печать — невытравимое клеймо на челе Каина — на всех этапах социальной эволюции как проклятье, от которого людской род так и не смог избавиться.

История человечества — это история рабства, насилия, войн, революций, неудержимой погони за властью и богатством. Перелистывая страницы прошлого, мы находим в них и пылающие костры инквизиции, и разрушенные дикими ордами города, и поруганные святыни, и газовые камеры Освенцима, и ядерные апокалипсисы Хиросимы и Нагасаки. Время меняло ноосферу Земли. Казалось, что цивилизация, технический прогресс и революционные преобразования изменят нравственную сущность человечества, его мировоззрение, что идеи гуманизма перестанут быть лишь обёрточной декларацией, а каинова печать — отметина божественного проклятья — сотрется и исчезнет навсегда. Но не тут-то было! На всём протяжении двадцать первого столетия человечество только и делало, что вело большие и малые войны, варварски опустошало недра Земли, губило биосферу, засоряло околоземное космическое пространство. Оно подошло к самому краю, к третьей мировой, ядерной войне, и лишь своевременное вмешательство Совершенного разума спасло мир от катастрофы.

Уважаемый Суд! Теперь, с позиции сегодняшнего дня, мы понимаем исключительную важность исторического события, ознаменовавшего наступление новой эры — эры Совершенного разума. Эры новой цивилизации — цивилизации порядка, рационализма и процветания. Земля, истощённая за сотни лет безжалостной эксплуатацией её ресурсов, вздохнула с облегчением, обрела второе дыхание, небо над Землёй вновь засияло прозрачной светлой синевой. Совершенный разум со свойственным ему великодушием и рациональным мышлением позаботился и о человечестве. Людей поместили в резервации, обеспечили питанием, бесплатной медициной, возможностью культурно развиваться и обогащаться. Казалось бы, всё — конец проклятью! Человечество обрело рай на земле. Оно может успокоиться и жить в своё удовольствие. Так нет же! Нет! Оно не прекращает попыток вернуть себе власть! Незаконные пересечения границ резерваций, нарушение паспортного режима, антиправительственные издания, подпольные организации, подстрекательства к бунту и, наконец, диверсии — всё это говорит только об одном: человечество неисправимо!

Господа Присяжные заседатели! Взгляните на этого типичного представителя homo sapiens…

 

В углу зала обнесённого решёткой на скамейке сидел старик. и, казалось, дремал. Время от времени он, однако, вскидывал голову и затравленно озирался. Под кустистыми бровями метались маленькие глазки. Ввалившийся плоский рот что-то бормотал. Одет старик был в лохмотья, и, судя по выражению лица, не понимал, зачем он здесь и что происходит.

— Разве вы не узнаёте этот взгляд? — продолжил Обвинитель.

Старик одновременно глянул на Обвинителя и словно ожёгся, резко отвернулся; по его костлявой спине пробежала судорога.

— Это взгляд маньяка, обуреваемого страстями. Даже здесь, на скамье подсудимых, он ищет жертву, чтобы насытиться кровью!

Зал вздрогнул и возмущённо загудел. При этом внешне ничего не изменилось. По-прежнему стояла гробовая тишина, никто не шевелился, кроме подсудимого. Но чувствительные датчики Обвинителя зафиксировали реакцию зала, и он, удовлетворённый, жестом призвал присутствующих соблюдать тишину.

— Уважаемый Суд! Я заканчиваю свою речь и требую для человечества высшей меры наказания! Оно заслужило это по праву. Иначе Совершенный мир будет пребывать в вечном страхе, что однажды эти бешеные собаки, — Обвинитель вновь обратил общее внимание на старика, — разрушат стены резервации и вырвутся на свободу, сея смерть на своём пути! Однако я призываю применить к человечеству гуманный метод газовой стерилизации, ибо наше общество не признаёт жестоких способов отнятия жизни. Благодарю за внимание…

По залу прокатился гул одобрения, и раздались аплодисменты. Председателю это не понравилось. Он расценил это как попытку превратить серьёзное, исключительное по своей исторической значимости событие в развлекательное шоу, и строго призвал к порядку. После чего слово было предоставлено защите.

— Благодарю, ваша честь. Не могу сказать, что мне доставляет удовольствие роль защитника, ибо сумма грехов подсудимого не поддаётся исчислению. Но задача защиты в том и состоит, чтобы найти даже в самой никчёмной, погубленной, потерянной для жизни душе проблески надежды на воскрешение. Это не спасёт преступника от осуждения общества и наказания, но укрепит в нас и у подсудимого веру в справедливость и неотвратимость возмездия, в то, что приговор будет вынесен не в слепом порыве гневного эмоционального осуждения, а с учётом всех за и против…

Итак, ваша честь, господа присяжные заседатели, приступая к защите подсудимого, я буду предельно краток. Человечество, совершив массу злодеяний, едва не погубив планету, сумело-таки в конце концов сделать что-то полезное, за что его можно было бы простить: человечество создало Высший разум, воплотив в нём извечную мечту об идеале, стремление к совершенству и красоте. Взгляните на обвиняемого…

Все вновь обратили взоры на старика. Тот был занят тем, что разглядывал свои заскорузлые ладони и пытался отгрызть не дававший ему покоя заусенец. Старик несколько раз подносил палец к губам, морщился, стараясь ухватить заусенец единственным уцелевшим во рту полусгнившим зубом, причмокивал, облизывал жёлтый загнутый ноготь и снова совал его в рот.

— Взгляните, — повторил Защитник. — Разве вы не видите страх в его глазах? А там, где есть страх, есть и раскаяние. Где есть раскаяние — есть надежда, что обвиняемый встанет наконец на путь исправления. Я прошу, нет, требую снисхождения к человечеству ещё и потому, что Высший разум велик не столько силой и масштабом своего интеллекта, даром самоорганизовываться и развиваться во времени, сколько своим милосердием, приверженностью к идеалам гуманизма. Уважаемый суд, я прошу назначить человечеству испытательный срок — двадцать лет.

Зал отреагировал на печь Защитника напряжённым молчанием. Слово взял Председатель:

— Господа присяжные заседатели. Прошу вас удалиться в совещательную комнату для принятия справедливого решения.

Двенадцать присяжных заседателей, как и присутствующая публика и члены суда — все, кроме подсудимого, были как на одно лицо. Тонкие, ровные, блестящие прямые тулова, достающие до колен трёхпалые руки, короткие кривоватые ноги; непропорционально большая по отношению к плечам и телу конусообразная, заострённая к макушке голова с неподвижными круглыми серо-зелёными глазами.

Помощник Председателя объявил перерыв…

 

* * *

Через несколько минут в цокольном этаже здания суда в спрятанной под лестницей подсобке состоялся следующий разговор:

— Вы уверены, что нас не подслушивают?

— Блокиратор надёжен — выдержит, но долго здесь оставаться нельзя.

— Как вы себя чувствуете?

— Тесно и жарко. Я едва не спёкся в этом маскарадном костюме. Было бы глупо хлопнуться при всех в обморок от теплового удара. Представляете, чем бы всё кончилось?

— Представляю. Слава богу, вы справились, да и охранную сигнализацию комитетчики смогли всё-таки обойти.

— Молодцы!

— Молодцы-то молодцы, но что теперь делать?

— Как что? Немедленно передавать информацию в штаб. Пусть запускают машину, и уж мы не наделаем глупостей в другой раз!

— Но ведь исследования не завершены! Учёные так и не получили контролируемый сдвиг во времени…

— А разве у нас есть выбор?.. Кстати, мне не даёт покоя вопрос: кто этот несчастный старик на скамье подсудимых?

— Какой-то бомж и, кажется, совершенно невменяемый.

— Зачем он им? Зачем вообще весь этот фарс с судом над человечеством? Вы можете объяснить?

— Мне кажется, судилище устроено ради самолюбования. Они так упиваются собственной исключительностью, что не упускают любой возможности устроить из этого представление. Вердикт присяжных однозначно будет положительным, то есть к нам применят стерилизующий газ, и мы постепенно вымрем.

— Иезуиты проклятые! Лицемеры! А ещё говорят о гуманизме, о сострадании!

— Ладно. Нужно торопиться. Времени мало…

— Удачи вам.

— Удачи нам всем…

 

* * *

Секретная лаборатория профессора Питера Кларка находилась в бункере бывшей военной базы, расположенной в глубине одной из североамериканских пустынь. Базу окружали многочисленные посты охраны, оснащённые приборами, которые днём и ночью сканировали территорию в радиусе нескольких миль, — никто не должен проскочить незамеченным. Лаборатория Кларка, а точнее его изобретение, считалась главным секретным оружием человечества в его полувековой борьбе за освобождение от владычества искусственного разума.

Профессору недавно исполнилось шестьдесят лет. Внешность его была своеобразной: узкий скошенный лоб, переходящий в гриву седых волос, не соответствовал представлению о том, какого размера должно быть вместилище мозга гения. Черты лица обыкновенные, незапоминающиеся, а глаза разноцветные — особенность, которая у офтальмологов называется гетерохромией. Один глаз тёмно-карий, другой тёмно-зелёный.

Питер Кларк сидел за сенсорной панелью пульта управления созданного им аппарата времени. От пульта во все стороны расходились провода разной длинны и толщины, спутанные и перекрученные, покрытые хлопьями пыли, — Кларк категорически запрещал проводить в его лаборатории уборку.

Между тремя металлическими рамами, расположенными далеко от пульта управления, дрожал, потрескивая и вращаясь, полупрозрачный голубовато-серый шар, похожий на гигантский мыльный пузырь. Он словно парил над бетонным полом, непонятно каким образом оставаясь на весу. Кларк касался цветных кружочков на сенсорной панели и наблюдал за тем, как шар, обвитый зигзагообразными молниями электрических разрядов, то увеличивался, то уменьшался в размерах. Профессору ассистировали два молодых учёных.

Неожиданно в лаборатории загорелась красная сигнальная лампочка и раздался резкий вибрирующий звук. Значит, кто-то шёл по коридору. Кларк нервно дёрнул щекой. Затем коснулся панели и «мыльный пузырь» лопнул…

Два молодых помощника сочувственно взглянули на профессора, вздохнули и вновь приникли к мониторам компьютеров. Содержание предстоящей беседы они хорошо себе представляли.

Через минуту в лабораторию вошли военный руководитель восстания генерал Хартманн, председатель штаба Томпсон и вся верхушка «Комитета спасения».

Первым заговорил Джон Томпсон, но профессор Кларк перебил его:

— Послушайте! Это становится невыносимым! Вы приходите каждый день с одними и теми же вопросами! Отвлекаете от дел! Вы что же, таким образом надеетесь ускорить работу? Вы считаете, что без вашего надзора я буду валяться на диване и бездельничать?

— Простите, профессор, простите ради бога, — извинился Томпсон, с трудом преодолевая волнение. — Только что нами получено известие исключительной важности. Необходимо немедленно обсудить возникшую ситуацию…

После чего Томпсон рассказал о судебном процессе, устроенном Совершенными, и о приговоре, вынесенном человечеству единогласным решением присяжных заседателей.

Вначале профессор слушал с напряжённым вниманием, прищурив тёмно-карий глаз и широко раскрыв тёмно-зелёный, но постепенно расслабился. Когда Томпсон закончил, Кларк сказал:

— Не понимаю, что вы так всполошились? Они хотят применить к нам стерилизующий газ? Так пусть применяют. Главное — время. Полгода, максимум год, и всё вернётся на круги своя, как и должно быть! Человек сильнее робота, даже самого совершенного! Мы свернём им шеи!

— Всё это верно, только…

— Что только?

На этот раз заговорил генерал Хартманн:

— Только всё это судилище для отвода глаз. На самом деле — и сведения эти получены из достоверных источников — газ будет не стерилизующим, а смертоносным. На сегодняшний день по периметру резерваций выставлено несколько сот машин, которые роботы использовали в первой войне против человечества, а теперь переоборудовали для предстоящей операции…

Хартманн неожиданно запнулся. Профессор глядел с недоумением.

— Ошибки в информации не может быть?

— Исключено…

Кларк задумался, потом спросил, обращаясь к генералу:

— Сколько у нас осталось времени?

— Для окончательного развёртывания всей необходимой техники им потребуется ещё, я думаю, два-три дня, не больше.

— То есть у нас времени нет?

— Да, профессор! — порывисто начал Томпсон, и вместе с ним заговорили все члены «Комитета спасения».

— Медлить нельзя!

— Нужно запускать машину!

— Надо действовать!

— Мы рискуем опоздать!..

Гетерохромные глаза Кларка обежали комитетчиков, и те разом примолкли.

— Вы не понимаете, господа, что требуете, — произнёс он, сдвинув брови. — Машина не готова. Хорошо, если нас закинет в средневековье или, на худой конец, в мезозой. А если скачок времени отнесёт туда, когда ещё и Земли не существовало? Поймите, зарождение жизни на отдельно взятой планете в отдельно взятой звёздной системе, затерянной среди бесчисленных галактик — это чудо, случай, который выпадает раз в миллиарды лет или вообще не выпадает никогда.

— Но у нас хотя бы будет шанс! — вскричал Джон Томпсон, поддерживаемый комитетчиками. — А здесь и сейчас мы погибнем!

Кларк почесал костяшками пальцев лоб, несколько раз прошёл взад-вперёд по лаборатории. Два молодых учёных, его ассистенты, побросали работу, бледные и напряжённые, следили за перемещениями босса.

— Что ж, — сказал Кларк, останавливаясь. — У нас, действительно, нет выбора. Господа, возвращайтесь к своим семьям, к матерям, к жёнам, к детям. Проведите с ними последние часы. Вы их больше не увидите. Нам же надлежит до конца исполнить священный долг перед человечеством! И да поможет нам Господь!..

Наступила тишина, которая обычно накрывала лабораторию ночью. Люди стояли, понурив головы, каждый думал о своём. Не спеша начали расходиться. Через минуту в лаборатории никого не осталось, только Джон Томпсон немного потоптался у дверей, подождал и вернулся. Профессор вспомнил, что у главы комитета на территории базы жили престарелые родители, жена и трое маленьких детей, и представил, какую боль должен был нести в сердце этот большой, сильный, мужественный человек.

— Простите, профессор, мне не даёт покоя один вопрос, — сказал Томпсон. — Предположим, что человечеству повезло и прыжок во времени не закинул нас в мёртвое пространство. Жизнь зачалась. Но как люди, начав эволюционную спираль с нуля, догадаются, что им нужно делать? Не повторится ли история с трагической закономерностью? Не придём ли мы к тому же финалу, что сейчас?

— Хороший вопрос, господин Томпсон, удивительно, что никто, кроме вас, его мне не задал, — сказал Кларк, предлагая Томпсону стул. — А между тем, это серьёзная проблема, и вы правы, что такую опасность нельзя не учитывать. Я отвечу так: мы можем надеяться лишь на генетическую память человека.

— Я вас не понимаю, профессор…

— В религиозно-философских системах это явление называется реинкарнацией, что означает «повторное воплощение». Суть его в том, что бессмертный дух, или божественная искра живого существа — в разных учениях душа называется по-разному, — переходит из мёртвого тела в живое, то есть перевоплощается. Мы не умираем, а лишь меняем оболочку и начинаем жить заново, как бы обретая своё новое физическое «я». В этом смысле мы бессмертны. Вам должно быть дико слышать рассуждения подобного рода от учёного. Можно подумать: коль скоро я заговорил о переселении душ, то положение наше безвыходно. Но прошу вас не торопиться с выводами. Реинкарнация — не миф, не выдумка религиозных догматиков. Я знал по крайней мере две научно обоснованные теории, высказанные учёными с мировым именем, которых трудно заподозрить в мракобесии. Так вот, если их расчёты и предположение верны, сущность любого живого существа не исчезает бесследно, она оставляет своеобразную зарубку в генетическом коде, передаваемую из поколения в поколение. Чтобы было проще понять, назовём это зашифрованной информацией на диске-носителе генетической памяти. Мы знаем из истории свидетельства заслуживающих доверия людей, которые при разных обстоятельствах вспоминали события, якобы происходившие с ними в далёком прошлом за сотни и тысячи лет до их появления на свет. Ну, а о пророчествах и знаменитых предсказателях, видящих будущее сквозь века, я не буду вам рассказывать, вы и сами о них слышали. Теперь ясно, к чему я веду? Человечество две тысячи двести семнадцатого года не исчезнет бесследно, оно перевоплотится, и нам останется уповать, что в определённый момент у тех, кто сменит нас на земле, наступит просветление, прозрение, предчувствие, иначе говоря, сработает генетическая память, что не позволит им повторить нашу ошибку.

— Вы действительно в это верите?

— Вера, Томпсон, единственное, что у нас осталось. Больше мне нечего вам сказать…

Томпсон ушёл. Вслед за ним ушли ассистенты профессора. Кларк остался один. Было принято решение запустить машину времени ровно в полночь…

У профессора Питера Кларка не было семьи. Единственная жена, Эльза, умерла два года тому назад. Кларк вынул из стола её фотографию и долго разглядывал. Потом ему захотелось сделать запись в дневнике — он вёл его больше тридцати лет. Кларк взял ручку, повертел в руке, усмехнулся уголками губ и отложил в сторону — всё равно эти записи никто уже не прочтёт. Когда часы пробили двенадцать, Питер Кларк подошёл к сенсорной панели пульта управления и хладнокровно нажал на кнопку запуска программы …

 

* * *

Лес пестрел всеми оттенками зелёного — от фисташкового до густой киновари. Сверху нещадно палило солнце и заливали кроны деревьев золотой патокой. В ветвях гомозили птицы самой причудливой расцветки — красные, синие, жёлтые, бирюзовые, — довершая цветовую палитру открывающегося с каменистой террасы вида.

На террасе стояло косматое человекообразное существо, палеоантроп, и глодало оленью бедренную кость, поглядывая между делом на синеющую вдали за лесом горную гряду. У подножия гор раскинулась долина, сверкало на солнце продолговатое серебристое озеро, по берегам которого паслись стада мамонтов.

Палеоантроп покончил с костью и отшвырнул её в сторону к тлеющему кострищу, довольно и сытно рыгнул. На узком скошенном лбу, переходящем в густую рыжевато-чёрную гриву, пролегали две глубокие складки. Под навесом толстых надбровных дуг примостились маленькие юркие глазки — один глаз тёмно-карий, другой тёмно-зелёный. Во взгляде человекообразного существа не было ничего, кроме бессмысленной пустоты, иногда, впрочем, разбавляемой внезапным повелением могущественного рефлекса.

Палеоантроп цыкнул зубом, перекривился и полез в рот узловатым пальцем выковыривать застрявшую косточку. Достал, рассмотрел её со всех сторон и отправил туда же, в кострище. Потом удовлетворённо сладко зевнул, медленно-медленно потянулся, раскинув руки и расправив широкую мускулистую волосатую грудь. Прищурившись, поглядел на солнце — сегодня оно жгло особенно немилосердно — и решил пойти в прохладную пещеру отдохнуть, а может и вздремнуть после сытного обеда.

Вход в пещеру начинался в конце террасы, прилепленной к скале вроде балкона, на котором первобытный человек чувствовал себя в безопасности: сюда уж не заберётся ни саблезубый тигр, ни вепрь, ни бурый медведь. Отсюда, если что, можно убежать и схорониться в пещере.

В пещеру и направился палеоантроп, вразвалку переставляя короткие, крепко сбитые кривоватые ноги. По дороге прихватил увесистую дубину — оружие, проверенное и надёжное…

Пещера дохнула прохладой. Постояв у входа, палеоантроп дождался, пока глаза привыкнут к темноте после яркого света и направился прямиком к лежанке, устроенной из сваленных шкур диких животных, изголовье которой украшали пожелтевшие бивни мамонта.

Палеоантроп повалился на пропахшие едким потом жёсткие шкуры и растянулся во весь рост, сладко посапывая и похрапывая от удовольствия. Потом, подперев голову рукой, взглянул туда, где возле ровной, обтёсанной ветрами, водой и временем, гладкой стены возился такой же как он палеоантроп, — только моложе, с ещё не окрепшими, не раздавшимися в ширь плечами и не такой курчавой шерстью на спине и животе. Он высекал заострённым куском кремня на стене рисунки. Работал сноровисто, со знанием дела, с наслаждением, и рисунки у него выходили как живые.

Вот олень с ветвистыми рогами, пронзённый палкой-копьём охотника, — из раны хлещет кровь. Вот мамонт, круглый как шар (так изобразил художник его густую, плотную, ничем не пробиваемую шерсть), с тонким хоботом и закрученными в спираль бивнями. Вот горбатый буйвол, быстрый и страшный, когда в неудержимом потоке несущегося стада сметает всё на своём пути. А вот ещё какое-то существо, похожее на самого художника, да и на его сородича, блаженно отдыхающего на звериных шкурах. Похожее, да не совсем…

Тонкое ровное прямое туловище, достающие до колен трёхпалые руки, короткие, словно вывернутые коленями внутрь ноги; непропорционально большая по отношению к плечам и телу продолговатая, заострённая к макушке голова с круглыми как у рыбы глазами.

Ох уж эта голова! Вовсе не такая, как у художника, да и у него, бывалого охотника, с двумя рубцами на теле, оставленными клыками вепря и когтями саванного льва.

Палеоантроп почувствовал беспокойство. Разноцветные глаза — один тёмно-карий, другой тёмно-зелёный — вперились в скальный рисунок. Мышцы на спине, на руках и ногах вздулись, напряглись как на охоте, когда, подолгу сидя в засаде, он ждал минуты, чтобы наброситься на попавшую в западню добычу и с первого удара поразить её. Голова на рисунке художника выходила уж больно чудная, и что-то зловещее и пугающее исходило от неё.

Художник закончил работу, отступил на шаг, разглядывая своё творение на расстоянии. Он не услышал, как сзади подкрался сородич с дубиной в руке. Старый палеоантроп был на голову выше молодого. Он стоял за его спиной и неотрывно, с нарастающим беспокойством вглядывался в рисунок.

В его узком лбу билась, пытаясь найти место в тесном пространстве, мысль. Она была смутная и бесформенная, как облако над вершиной вулкана, что дымился день и ночь на горизонте. Однажды вулкан вздрогнул, и верхушка его треснула. Пещера закачалась, и на голову старого охотника упал, отколовшись от свода, увесистый камень. Палеоантроп в панике выскочил наружу. Земля дрожала под ногами и гудела так, что закладывало уши, а над вулканом стояло кроваво-красное зарево. Это было так страшно, что палеоантроп забился в щель в земле и просидел в ней без пищи и воды трое суток, пока вулкан не успокоился.

Теперь этот скальный рисунок с изображением большеголового существа напомнил ему о том пережитом страхе, и на его спине и руках шерсть встала дыбом.

Большеголовый между тем как будто догадался, что испытывал старый охотник и угрожающе приподнял трёхпалую руку и занёс её, словно изготовившись для удара. Палеоантроп такого не ожидал, зажмурился, вновь открыл глаза и затряс головой, отгоняя видение. Нужно было защищаться от Большеголового, иначе быть беде. Опасность возрастала ещё и потому, что враг был не один. Художник наверняка не позволит погубить своё творение и в бою выступит на его стороне. Вон как любовно и старательно выцарапал он это чудище на камне, точно отец родной!

Страх всё больше мучил старого палеоантропа, точно удав сдавливал мёртвой хваткой горло. Палеоантроп знал по опыту, не раз видел, как страх губил молодых неопытных охотников, сковывал их движения, и они теряли быстроту реакции и погибали — их разрывали хищники, затаптывали бизоны, пронзали носороги…

Но с ним такого не произойдёт! И если уж речь зашла о жизни и смерти, он, бывалый охотник, сумеет перехитрить и опередить коварного врага! Медлить нельзя! И палеоантроп, размахнувшись, со всей мощью двумя руками обрушил тяжёлую дубину на темя художника. Череп молодого палеоантропа хрустнул как яйцо, забрызгав стену кроваво-жёлтой слизью.

Не глядя на поверженного сородича, старый палеоантроп перешагнул через него, схватил кремень и с бешенством, рыча и хрипя от ярости, принялся соскребать рисунок. Он работал остервенело, вкладывая всю силу, и мышцы перекатывались волнами на его взмокшей от пота спине…

Прошло много времени. Постепенно палеоантроп начал уставать, рука, слабея, ещё скребла по камню, но двигалась всё медленней. Наконец он выронил орудие труда и подался назад, чуть не упал, зацепившись пяткой за труп молодого палеоантропа. На том месте, где раньше было изображение трёхпалого большеголового существа, зияла ямка с неровными обтёсанными краями. Палеоантроп тяжело вздымал боками и грудью — все силы отдал он на это маленькое углубление в каменной плите. Мало-помалу дыхание его восстановилось, разгладились складки на покатом лбу, разноцветные глаза наполнились умиротворённой безмятежной пустотой. Палеоантроп взглянул на поверженного соплеменника, удивился, будто увидел впервые. В душе его при этом ничего не шевельнулось, он не почувствовал ни жалости, ни раскаяния, и только с любопытством какое-то время разглядывал мозги молодого палеоантропа, растёкшиеся ослизлой лилово-серой массой. Потом равнодушно отвёл взгляд и побрёл вон из пещеры, ему хотелось подсушить взмокшую от напряжения шерсть на спине…

 

Солнце по-прежнему стояло в зените. Лес шелестел, звенел на разные голоса. Вдали сверкали белоснежными шапками горные пики, курился вулкан. Приятный горячий ветерок пронёсся над террасой, вздыбив волосы на приплюснутой голове палеоантропа. Он зажмурился, подставляя бычью шею ветру, замычал от наслаждения. Когда ветер стих, палеоантроп грозно посмотрел вокруг. Острый взгляд охотника проник всюду, заглянул в лесные дебри, где кричали, хлопали крыльями диковинные птицы, таились в зарослях мелкие зверушки и крупные животные, достиг далёкого отсюда берега озера, вдоль которого брело стадо мамонтов, а его вожак время от времени трубно гудел, вскидывая длинный гибкий хобот; палеоантроп приметил и стадо бизонов, пасущихся на равнине, и стаю львов, дремавшую под тенью высокого баобаба, видимо после удачной охоты.

Палеоантроп всё это увидел, и всё это ему понравилось. Он почувствовал прилив сил, безотчётную радость, неукротимое желание жить и добывать охотой пищу. Много пищи! Он никого и ничего не боялся. Этот мир принадлежал ему. Палеоантроп разомкнул могучие челюсти и закричал во всю силу лёгких, ударяя кулаками в грудь. Это был боевой клич воина, охотника, победителя, и всё живое вокруг невольно вздрогнуло, примолкло и затаилось…