Михаил ЛАММ

Два рассказа

Бар «У Марка»

Большие снежинки будто вспыхивали, влетая в свет уличного фонаря. Ничего, и вдруг белое пятнышко на фоне чёрного неба. Одно, два, десять… Словно раскрывались белые парашюты союзников над Нормандией в сорок четвёртом. Вадим это видел в каком-то старом военном фильме. Вот уже сотни, тысячи десантников. Ветра не было, и они опускались так плавно, что можно было легко проследить за каждым от самого появления до мягкого приземления на ещё голую холодную землю. Вадим встал со скамейки и, не спуская глаз с одной из снежинок, чтобы не потерять её среди множества похожих, сделал два шага навстречу и подставил ладонь. Потом, подумав, нашёл в кармане перчатку и торопливо натянул на правую руку. «Тебе бы не понравилось лежать на тёплой ладони, — объяснил он теперь уже знакомой снежинке, — мы, понимаешь, милая, несовместимы. Секунда — и ты обычная капля воды. А так, смотри какая красавица, хоть и холодная».

— Это что, намёк? — улыбаясь, Ольга тоже встала со скамейки и подошла к Вадиму, разглядывая лежащий на его перчатке сверкающий кристаллик.

— Это заскок. Не обращай внимания. Возьми вот мандаринку, почисть пока.

— Точно! Это я умею.

— Что именно? Не обращать на меня внимания или чистить мандарины?

— Вадь, ну сколько можно? Подумаешь, опоздала на двадцать минут.

«На сорок, — подумал он про себя. — Пять». Потом осторожно издалека дунул на так и лежавшую на руке снежинку, чтобы от тёплого дыхания она вдруг не растаяла. Та с готовностью соскользнула с перчатки и сразу потерялась среди своих близняшек. Вадим посмотрел ей вслед.

— А говорят, двух одинаковых снежинок не бывает, — разочарованно протянул он.

— Никого двух одинаковых не бывает, — подтвердила Ольга, внимательно разглядывая две половинки мандарина. Сравнив, кивнула каким-то своим мыслям, и протянула меньшую Вадиму. Тот взял, другой рукой доставая из внутреннего кармана пальто плоскую бутылку Чинзано. Купил накануне втридорога в ресторане «Прага» на Калининском у швейцара.

— Давай, ты первая.

Ольга кивнула, сделала большой глоток прямо из горлышка. Закусила оранжевой долькой, успевшей стать ледяной на морозе и поэтому особенно вкусной. Потом строго спросила:

— Честно первая? Не врёшь? А как же твоя бывшая и развод? Не сходится.

По бульвару прогрохотал трамвай, сметая своими красными боками стеснительно прилёгший вокруг первый снег. Отогнал белые хлопья от лобового стекла, сердито размахивая руками-дворниками. Напоследок ещё ворчливо звякнул: «Бррыссь! Розптыл! Ниц добрего с вами, белоши. Поузе една рез».

— Не поняла, — Ольга посмотрела вслед важно удалявшемуся трамваю. — Это он нам?

— Нет, им. Сказал, что от них никакого толку, лишь одна ржавчина. Это по-чешски, он же из Праги. Не любит московский снег.

— Ну и катись отсюда, — Ольга показала трамваю средний палец. — Нам снег нравится. И не порть нам праздник. Вадя, даже не верится, уже год прошел. Расскажи мне ещё про тот бар и про сэра Марка.

Все его называли «У Марка», хотя никакой вывески на маленьком баре не было, просто хозяином и барменом в одном лице был парень по имени Марк. Завсегдатаи обращались к нему не иначе, как сэр Марк. Такая традиция, которую быстро подхватывали даже новенькие. Вадим часто заходил сюда поздно вечером после спектакля по дороге из родного театра домой.

Он любил это место. Возможно, оно напоминало ему Прагу, город, который он успел когда-то полюбить. Это было странное время и странные чувства. Вадим уехал в Чехию сразу после развода с Леной, подписав на два года удачно подвернувшийся контракт с пражским театром. Расставание с женой было очень тяжёлым, и Прага стала тем врачом, который день за днём залечивал раны одиночества. Лечение было довольно специфическое — чужой город выдавливал из души Вадима пустоту и заполнял освободившееся место ещё большей пустотой. Ни друзей, ни знакомых улиц, ни привычного театра. Безжалостный, но знающий свое дело город-хирург. И ведь вылечил, вот что главное.

Смешно, ну, может не смешно, а просто забавно: в Праге, на Карловой улице, где снимал квартиру Вадим, тоже был бар. Маленький, в подвале старинного трёхэтажного дома. Вадим иногда заходил туда. С коллегами или один. А забавно то, что он назывался «У Марека», а самого Марека все звали не иначе, как пан Марек. Он даже был чем-то похож на своего московского коллегу и почти тезку. Те же странноватые глаза неопределённого цвета и светлые волосы. Только у чешского бармена они были длинными и вьющимися, а у московского подстрижены модным ежиком.

— Oh, — пан Марек всегда встречал Вадима одной и той же шуткой, — už jste mnohem méně jako smutný duch. Pokud to půjde dál, brzy přestanete být transparentní[1].

Вадиму нравилось разговаривать с паном Мареком. Тот охотно помогал этому печальному русскому актеру совершенствовать свой чешский. Скоро Вадим почувствовал, что ему все реже приходится пользоваться английским, и люди его прекрасно понимают. А когда он вернулся в Москву, то уже совсем не походил на то полупрозрачное печальное привидение, о котором говорил пан Марек. Он выздоровел. Жаль только, что, как написала ему его пражская знакомая, сразу после отъезда Вадима тот милый маленький ночной бар закрылся на ремонт, а сам пан Марек куда-то исчез.

У московского сэра Марка Вадим всегда садился за крошечный столик (а зачем ему одному большой?) у самого окна и смотрел, как припозднившиеся редкие прохожие спешат по бульвару, кутаясь в свои пальто и пуховики от злого осеннего ветра.

В тот вечер ему вдруг показалось, что осенний бульвар, на который он смотрел через толстое витринное стекло, вдруг как-то смазался, теряя привычные чёткие очертания, скользнул куда-то вниз, потом вернулся, но уже каким-то другим. Закружилась голова. Вадим решил, что стоит немного подышать, отодвинул от себя очередную рюмку с текилой, достал сигарету и вышел на улицу. Морозный воздух ворвался в лёгкие при первом же вдохе и пинком выгнал сонный хмель. Вадим удивленно огляделся по сторонам, не выпуская изо рта так и не прикуренную сигарету.

Пятно уютного жёлтого света из окна бара лежало на синем снежном тротуаре как бабушкин старенький плед.

«Мелиорация — дело всенародное», — прочитал он большую неоновую надпись над крышей панельной пятиэтажки, которую, как он прекрасно помнил, снесли ещё в конце девяностых. Вадим поморгал, затем старательно протёр глаза. Всенародная мелиорация не исчезала. Буква «р» в слове «всенародное» мигала и гасла периодически, что придавало лозунгу ленинскую картавость. Он попятился к спасительной двери бара, не отводя взгляда от нелепого, светящегося бледно-голубым болезненным светом лозунга.

— Ой! Вы чего спиной вперёд ходите? Больно же, — с заметённого снегом асфальта поднималась девушка, возмущённо глядя большущими серыми глазами на опешившего Вадима. Одной рукой она держалась за ушибленное мягкое место, а другой отряхивала снег с коленки.

— Простите, — не очень понимая, что происходит, он принялся помогать чистить коленку девушки от снега.

— Вот, теперь ещё и пристаёте. Вы что, пьяный? — Ольга внимательно оценивающе оглядела окончательно смутившегося Вадима.

— Нет. То есть да. Немного. Извините, — Вадим чувствовал, что несёт какую-то ерунду. Ещё и про сигарету во рту забыл. Та выпала, конечно, когда он стал оправдываться. Зачем-то он попытался её поймать, несколько секунд нелепо размахивая руками. Сигарета изворачивалась как живая, отскакивала от пальцев, пока поломанная не упала наконец в снег. Ольга, заворожёно следившая за этим представлением, звонко рассмеялась. Они посмотрели друг на друга. Вадим с удивлением почувствовал, как где-то в глубине души нарастает паника от мысли, что эта незнакомая девушка сейчас повернётся и уйдёт.

— Вадим, — сказал он.

— Ольга, — она протянула руку. — А ты чего раздетый? Бандиты одежду отняли? — Они перешли на «ты» так легко и естественно, словно были давным-давно знакомы.

— Нет, — он задержал её ладонь в своей руке. — Просто покурить вышел. Вот отсюда, — Вадим кивнул на призывно сияющую тёплым электрическим светом стеклянную дверь бара. — Можно тебя угостить? Зайдем? — И зачем-то добавил. — Пожалуйста!

Девушка непонимающе посмотрела на тёмную, закрашенную белилами дверь с процарапанной пальцем надписью «Ремонт». Перевела взгляд на Вадима.

— Откуда вышел? Куда зайдём? — она уже третий год ходила по этому бульвару из дома в институт, и надпись «Ремонт» стала такой же привычной частью городского пейзажа, как и дурацкая «Мелиорация». И этот «Ремонт», и эта «Мелиорация» были такими знакомыми, что казались вечными.

Вадим проследил за взглядом Ольги. Перед ними по-прежнему сияла жёлтым электрическим светом знакомая дверь бара.

— Это отличное место, правда. Пойдём. Ну, хоть чашечку кофе, — Вадим решительно направился к двери и вошёл первым, ведя Ольгу за руку. Он где-то читал, что в такие заведения по этикету мужчина должен входить впереди женщины.

— Сэр Марк, нам два кофе, — успел громко и радостно провозгласить Вадим, и вдруг понял, что его ладонь опустела. Ольги рядом не было. Вадим кинулся на улицу. Та в это позднее время была пуста, а на месте «Мелиорации» на элитном жилом доме с лужковскими башенками желтела реклама Райффайзенбанка.

— Красивая, да, — то ли спросил, то ли констатировал сэр Марк, когда Вадим уселся наконец у стойки бара, захватив со столика свою текилу. — Поздравляю. Или сочувствую. Это, как говорят американцы, зависит.

— Так вы её видели? Она и правда была? — Вадим с надеждой уставился на Марка, ища подтверждение, что ему всё это не померещилось. Сэр Марк улыбнулся.

— Ну, не то чтобы видел. Свою вторую реальность только вы можете видеть. Я лишь чуть-чуть подсмотрел. Ужасно люблю подсматривать и подслушивать. Знаете, подсматривая и подслушивая, можно увидеть и узнать гораздо больше, чем просто глядя и слушая. Не понимаю, почему это у вас считается неприличным. Так что? Кофе или?..

— Или, — грустно ответил Вадим, подвигая бармену пустую рюмку, и вдруг спохватился. — Какую вторую реальность?

— Так это никогда заранее сказать нельзя, — пожал плечами Марк, наливая текилу. — У всех они разные. У многих кошмарные. Вот в прошлом году один вполне себе благополучный господин вышел покурить и вбежал в бар с таким видом, будто за ним гнались демоны. Глаза квадратные, волосы дыбом, кричал что-то вроде: «Нет, не хочу, не надо!» Там, конечно, не демоны были, но я вам не буду рассказывать, кто. Очень уж неприятно на ночь глядя. Сам тогда пожалел, что увидел. А вот вам повезло — такая красавица. Редкое везение, поверьте.

— Так она не настоящая? — Вадим вдруг почувствовал горькую обиду, словно ему дали красивую обертку, в которой не было конфеты. — Марк! Сэр, то есть, — язык плохо слушался то ли от выпитой текилы, то ли от изумившего самого Вадима внезапного откровения: он без неё не сможет дальше быть. Ни в этой реальности, ни в какой-либо вообще, сколько бы их ни было, этих чёртовых реальностей.

— Да понял я, понял, — сэр Марк поднял руку, останавливая силящегося что-то объяснить Вадима. — Попробую. Хотя я такого ещё не делал, честно говоря. Но почему нет?

Бармен подумал ещё немного и добавил уже совсем тихо, себе под нос:

— Opravdu, proč ne?[2]

Вадим встал и направился к двери.

— Эй, стой, — крикнул ему вслед Марк.

— Я не передумаю, не уговаривай!

— И не собирался. Ты куртку забыл.

Вадим схватил куртку и бросился на улицу.

— Ой! Да что ж такое?! Ты меня так всё время ронять будешь? — Ольга сидела на снегу, сбитая выскочившим неизвестно откуда Вадимом. — Ты куда подевался? Обещал кофе и исчез.

Вадим, не очень понимая, что он делает, поднял девушку и крепко прижал к себе.

— Ну, ты и странный! То роняешь, то хватаешь. Пусти, задушишь ведь. Зачем я это терплю, сама не понимаю. Что «нет»?

— Нет, не отпущу. Никогда. Пойдем отсюда только. Ты не знаешь, где тут у вас можно выпить кофе?

— Ночью? Да ты что, откуда ты такой свалился? Всё закрыто, конечно, — Ольга замялась, внимательно глядя на странного парня, но спустя секунду решительно продолжила:

— Но я варю отличный кофе. Поехали?

К трамвайной остановке, позвякивая, подкатил краснобокий трамвай. Последний, наверное. Или уже первый? Кто же теперь разберет.

— Успеем, побежали!

Стоя за стеклянной дверью, Марк проводил взглядом удаляющуюся пару. Перед его глазами в черноте ночной улицы медленно и величественно поворачивалась спираль Галактики. «Жаль, конечно, я привык к этому миру». Марк постоял ещё немного, потом махнул рукой: «Наверное, и правда пора». Он не спеша прошёл в кладовку, что пряталась под лестницей в задней комнате, отыскал там банку с белилами и большую малярную кисть. Вернулся в бар, и так же не спеша начал закрашивать сначала окно, а после него большую стеклянную дверь. Когда работа была закончена, Марк, отступив на два шага, критически, словно художник, осмотрел своё творение. Подумал немного, отложил кисть и указательным пальцем вывел по ещё влажным белилам большими буквами: «Ремонт». Справа налево, чтобы читалось снаружи. Надел пальто, выключил свет и вышел, заперев за собой дверь. Очень аккуратно, чтобы не погасить случайно ни одну звезду, даже ту, что совсем без планет, подставил ладонь, останавливая медленно вращающийся Млечный Путь. Затем так же осторожно легонько подтолкнул его, заставляя вращаться в обратную сторону.

Проклятие доктора Вэнса

— Вэнс.

— М-м-м.

— Вэнс, ты спишь?

— Уже нет.

— Вэнс, мне страшно.

— Иди сюда, — он повернулся на бок и обнял жену. — Я с тобой, всё хорошо, правда.

— Тебе обязательно ехать?

— Это на два-три дня. Не успеешь соскучиться. Спи, милая.

Утром Вэнс, стараясь не разбудить жену, тихо оделся, немного убавил кондиционер (на рассвете изнуряющая жара слегка отступала), прикоснулся губами к обнаженному плечику жены и аккуратно прикрыл за собой дверь спальни.

«Надо добраться до лаборатории, пока еще относительно прохладно и можно дышать», — думал Вэнс, забираясь на пилотское сидение своего флаера. Проклятая жара уже достала. И еще этот постоянный кислый привкус во рту. Вроде бы не сильный, но надоедливый. Кислыми казались даже любимые пирожки, что пекла по воскресеньям жена.

Доктор Вэнс, конечно, очень любил жену, но не меньше он любил одиночество. Оно было таким же необходимым в его работе, как компьютер. Впрочем, он по старинке предпочитал перо и бумагу. Именно на бумаге была написана формула, принесшая ему мировую славу. А слава в свою очередь позволила выбить огромные средства у правительства на сооружение этой подземной суперсовременной лаборатории. Здесь, под многокилометровым слоем горных пород, абсолютно изолированный от внешнего мира за многоступенчатыми шлюзами, он был счастлив.

— Вэнс, постой! Пирожки же забыл, — жена всё-таки проснулась и теперь стояла на пороге их дома. Пакет с пирожками в одной руке, другой прикрыла глаза от слепящих лучей успевшего вскарабкаться над горизонтом надоедливого светила.

— Ай, как же я так?! — доктор шутовским жестом хлопнул себя по лбу ладонью и рассмеялся. Взял пакет с пирожками и изобразил галантный поклон. Жена игры не приняла.

— Пожалуйста постарайся не задерживаться. Ты там под своей горой совсем забываешь о времени, — лицо женщины оставалось серьезным. Она смотрела вслед удаляющемуся флаеру мужа, пока тот не растворился в ослепительно ярком небе.

«Я мигом, туда и обратно», — Вэнс прекрасно помнил свои последние слова, сказанные жене. Сказанные вообще кому бы то ни было на этой планете. «Я мигом, я мигом, я мигом».

Он потерял всё молниеносно. За несколько часов внезапного апокалипсиса атмосфера планеты стала непригодной для жизни. Цепная реакция перерождения химического состава привычной и, казалось, вечной и такой комфортной среды обитания в токсичный газ сначала вызвала череду невиданной силы ураганов, сметавших города. Потом стало нечем дышать.

Он не видел, как умирала его жена под развалинами их ещё вчера уютного дома на побережье, но всё равно знал, что она чувствовала. Это знание разъедало его душу не слабее, чем ядовитый газ, в который превратилась атмосфера, разъедал тела миллиардов живых существ на всех континентах.

Вэнс налёг на штурвал замка бронированной герметичной двери изо всех сил. Он знал, что этих самых сил осталось не так уж много, но не ожидал, что стал настолько слаб. Проклятый замок, рассчитанный на автоматическую работу, не хотел открываться вручную, а электричество, как ни экономил Вэнс топливо для генератора, кончилось ещё месяц назад. А еще через десять дней высох источник, благодаря которому доктор Вэнс и смог продержаться в своём подземном убежище так долго.

Очень мешал костюм химзащиты. Если совсем ничего не получится, Вэнс его снимет. По большому счету, он был ему не нужен. Запас дыхательной смеси в баллоне добавлял всего два жалких часа существования перед неизбежной смертью во враждебной ядовитой атмосфере.

— Я мигом, милая, — доктор без сил опустился на стул. — Немного передохну. Я ведь обещал тебе не задерживаться. Я помню. Я мигом.

Жена не любила говорить о Гостях. Именно так, с большой буквы газеты называли пришельцев. Они подали сигнал за месяц до своего прибытия на планету. Сколько было восторгов.

«Первый контакт! Это новый этап, новая веха в развитии нашей цивилизации», — так, кажется, выразился премьер-министр под бурные аплодисменты членов парламента. Газеты захлебывались от восторга: «Новые технологии!», «Межзвездное сотрудничество!»…

«Мы — братья по разуму, мы должны быть вместе. С Землей вместе навсегда!» — говорили пришельцы.

— Ты всегда чувствовала обман, я знаю. Никогда не мог тебя обмануть. И они не смогли. Прости, что оставил тебя одну.

Вэнс не заметил, когда начал говорить вслух. Полгода одиночества — абсолютного, кристально чистого одиночества.

* * *

Пилот малого атмосферного истребителя был горд. Сегодня на его борту сам знаменитый генерал Сунь-Цзы, руководитель проекта «Родная гавань». Раньше майор видел своего босса и кумира только по нейровизору. А теперь — вот он, живой герой. Благодаря ему родина смогла присоединить десятки планет, приспособить их к жизни людей в кратчайшие сроки. Эта планета стала тридцать восьмой. Скоро сюда прибудут первые колонисты с перенаселенной Земли. А он, майор, а может уже подполковник Захаров, отправится дальше, покорять тридцать девятую. Технология отработана до мелочей, освоение каждой следующей планеты занимает всё меньше времени. На эту ушло всего два года. Генерал просто гений. Неспроста он выбрал его, майора Захарова, для последней, контрольной инспекции новой планеты, — рассуждал пилот, — значит, жди очередной звёздочки на погоны. А то и медали.

Внезапно на мониторе появилась оранжевая точка. Майор не поверил своим глазам. Мигающий одинокий огонёк означал живой организм.

«Что за чёрт, как это может быть? От последних аборигенов мы избавились полгода назад. Откуда он взялся? — Захаров зафиксировал координаты сигнала, и истребитель изменил курс. — Ладно, сейчас посмотрим».

— Ну вот и всё, — Вэнс, взглянул на мигающий красным датчик дыхательной смеси. Её оставалось на две минуты. Лучше снять гермошлем, тогда смерть от кислорода будет мгновенной и не придётся долго задыхаться. Он уже потянулся к застёжкам, когда из-за ядовитого облака, состоящего из водяного пара, вынырнула серебристая стрела истребителя пришельцев. Глядя на стремительно приближающийся самолёт Гостей, учёный продолжал одну за другой открывать застежки шлема верхней парой рук, а нижние сложил в древнем традиционном жесте проклятия и презрения. Больше он ничего не мог сделать.

— О-па, ещё один живой местный таракан! Вот же живучие паразиты, — на мониторе теперь ясно был виден абориген, одетый в защитный костюм. Передними лапками он возился со шлемом, а средние сложил, изогнув их в замысловатом жесте во всех их тараканьих сочленениях. Майор узнал этот жест, успел немного изучить местные традиции в период подготовки к акции терраформирования.

— Ах ты, сука! — пилот потянулся к гашетке плазмопушки. Настроение было прекрасным. — Сейчас таракан наглый станет тараканом жареным.

— Я мигом, милая. Видишь, как и обещал, — наконец последняя застежка была открыта и ядовитый воздух хлынул под шлем.

— Отставить! — закричал за спиной Захарова генерал, но было поздно. Сгусток сверхраскалённой плазмы ударил в камни рядом с фигурой аборигена. Перенасыщенная кислородом атмосфера содрогнулась от цепной реакции воспламенения. Похожий на ядерный гигантский гриб взметнулся ввысь, одновременно стремительно разрастаясь во все стороны.

— Идиот! Сгною в штрафбате! Ты у меня… — генерал не договорил. Взрывная волна и огненный смерч догнали истребитель, закрутили его в бешеном танце. Через секунду броня не выдержала, и самолёт вспыхнул яркой звёздочкой, слившись в единое целое с океаном огня. Огненное цунами понеслось вокруг планеты, сметая поселения и военные базы Пришельцев. Через час последние остатки ядовитой кислородной атмосферы погасли, исчерпав свой запас полностью.